Больным и здоровым. В поддержку и утешение. Отсутствует

и не поверили: поблажил, дескать, барин, и не пойдет, да еще в жару такую. И правда, жара стояла такая, что мне, отвыкшему от ходьбы, в этот зной отправляться в путь пешком казалось даже и небезопасным. Только в половине третьего я не вытерпел – отправился за спутницами своими сам. Смотрю, собираются в путь, чай пьют наскоро.

      – Сейчас за вами хотели зайти!

      – Торопитесь, сестрицы, а то я ходок плохой: до Всенощной, боюсь, не успею дойти.

      Собрались быстро. Ровно в три часа мы двинулись в путь. Солнышко, еще высоко стоявшее на небе, заслонилось небольшим облачком, и облачко стало росить на нас мелким-мелким, как сквозь тончайшее сито, дождичком. Одежды не смачивал он, а так, точно освежающей росой обдавал. В другое время я бы не обратил на этот дождик и внимания, но в Сарове, так близко от отца Серафима, ни одно явление не могло пройти незамеченным, и душа требовала ему должного объяснения. А объяснение просилось только одно: все Бог, за молитвы отца Серафима.

      Предположение мое о том, что я плохой ходок, на этот раз оказалось лишенным всякого основания. Вперед ушли я да старшая сестра, Евгения Ивановна; остальные, замешкавшись со сборами в Сарове, далеко от нас отстали. Шли мы с Евгенией Ивановной рядом параллельными тропинками, извивающимися около дороги в Дивеев.

      Верст шесть пришлось идти лесом. Зазвонили в Сарове к вечерне. Могучая, медная волна догнала нас и плавно, благоговейно понеслась перед нами, одухотворяя мощные вершины кудрявых сосен и мохнатых, угрюмых елей. Какие-то прилично одетые богомолки на телеге проплелись ленивою трусцою мимо нас в Дивеев. Евгения Ивановна молчала, и мне не говорилось. Вековой бор плохо располагал к словоохотливости, да и не шла она как-то к моему молчаливо-сосредоточенному настроению: душа насторожилась в ожидании… Прошли мы лес, вышли в открытое поле, засеянное гречихой; солнышко выглянуло из-за сбежавшихся тучек, но уже не пекло, как в Сарове – был пятый час вечера. Ударило оно по серебру гречихи и точно бриллиантиками рассыпалось в росинках просеявшейся на гречиху тучки. Какая-то большая деревня встретилась по пути. В стороне – завод какой-то.

      – Это Балыково, – объяснила мне Евгения Ивановна, – руду здесь плавят.

      – Много ли до Дивеева?

      – Да верст еще шесть будет.

      Пошли в гору. Песок сыпучий, так и шуршит, оплывая под ногами. Отставших сестер стало видно, торопятся, нас догоняют.

      – Вот с этой горки и Дивеев будет виден, – сказала Евгения Ивановна.

      Вскоре перед нами, верстах в пяти, поднялась к небу высокая колокольня; за ней показался и громадный Дивеевский собор… Будущая женская лавра, по предсказанию отца Серафима, четвертый и последний удел на земле Царицы Небесной. «Первый удел, – говорил батюшка, – гора Афон святая, второй – Иверия, третий – Киев, а четвертый, радость моя, – Дивеев! В Дивееве и лавра будет. Не было от века женской лавры, а в Дивееве она будет. Сама Царица Небесная его Своим последним на земле уделом избрала. Стопочки Самой Царицы Небесной его обошли, и, когда придет антихрист, ему на земле всюду