Больным и здоровым. В поддержку и утешение. Отсутствует

– время тяжелое! Да и сама жизнь ваша, и обязанности очень тяжелы. Я всегда смотрел на вас с удивлением. Помоги вам, Господи, совершить дело ваше до конца! Вы созрели.

      – Вашей любви свойственно так говорить, но я не приемлю, стоя на таком скользком поприще деятельности, столь близком к пороку, к которому более всего склонна человеческая природа[7].

      – А что, вы не забыли отца Исаакия? – спросил он меня.

      – Нет!

      – Вот, бедный, попался в ярмо![8] Ах, бедный, как попался-то! Бедный, бедный Исаакий – тяжело ему! Прекрасна у него душа, но ему тяжело… Особенно это время!.. Да и дальняя современность чем запасается? – страшно подумать!

      – Вы устали! Не утомил ли я вас?

      – Нет, ничего-с!.. Дайте мне воды; да скажите мне, каков мой язык?

      Я подал ему воды и сказал, что он говорит еще внятно, хотя и не без некоторого уже затруднения.

      – Вот, – прибавил я, – пока вы, хоть с трудом, но говорите, то благословите, кого можете припомнить; а то и я вам напомню.

      – Извольте-с! Я подал ему икону и говорю:

      – Благословите ею отца Исаакия!

      Он взял икону в руки и осенил ею со словами: «Бог его благословит. Со всею Обителью Бог его да благословит!» Подал другую.

      – Этой благословите Федора Ивановича, все его семейство и все их потомство!

      – Бог его благословит! – и тоже своими руками осенил вас.

      Я ему назвал таким образом всех, кого мог припомнить; и он каждого благословлял рукою.

      – Благословите, – сказал я, – ганешинский дом!

      – А! Это благочестивое семейство, благословенное семейство! Я много обязан вам, что мог видеть такое чудное семейство. Бог их благословит!

      Итак, я перебрал ему поименно всех; и он всех благословлял, осеняя каждого крестным знамением. Потом я позвал отца Иоакима; и он его благословил иконою. Братия стала подходить от вечерни; и всех он встречал радостной и приветливой улыбкой, благословляя каждого. С иеромонахами он целовался в руку.

      Было уже около десяти часов вечера. Он посмотрел на нас.

      – Вам бы пора отдохнуть! – сказал он.

      – Да разве мы стесняем вас?

      – Нет, но мне вас жаль!

      – Благословите: мы пойдем пить чай!

      – Это хорошо, а то я, было, забыл вам напомнить.

      Когда мы возвратились, я стал дремать и лег на диван, а отец Гервасий остался около о. Мелетия и сел подле него. Скоро, однако, о. Гервасий позвал меня: умирающему стало как будто хуже, и мы предложили ему приобщиться запасными Дарами.

      – Да кажется, – возразил он, – я доживу до ранней обедни. Впрочем, если вы усматриваете, что не доживу, то потрудитесь!

      О. Гервасий пошел за Св. Таинами, а о. Иоаким стал читать причастные молитвы. Я опять прилег на диване.

      В половине третьего утра его приобщили. Он уже не владел ни одним членом, но память и сознание сохранились в такой полноте, что, заметив наше сомнение, – проглотил ли он Св. Таины, – он собрал все свои силы и произнес последнее слово:

      – Проглотил!

      С этого мгновения

7

Духовничество. О. Антоний был духовником Лавры.

8

Отец Исаакий, младший родной брат о. Мелетия, был избран и назначен настоятелем Оптиной пустыни в 1862 году. Об этом-то «ярме» и соболезнует умирающий.