.

опасения. Шхуна стояла рядом, безлюдная, тихая, и в тишине этой было что-то зловещее.

      Хуже всех чувствовал себя Широких. Вымытый зеленым мылом и раствором карболки, он сидел на баке притихший, голый по пояс, а мы наперебой старались ободрить товарища.

      Все мы искренне жалели Широких. Он был отличный рулевой, а на футбольной площадке левый бек. Что теперь ждало парня? Терпеливый, толстогубый, очень серьезный, он бил слепней и, вздыхая, смотрел на товарищей.

      Мы утешали Широких, как могли.

      – Мой дядя тоже болел в Ростове холерой, – сказал рассудительно кок. – Он съел две дыни и глечик сметаны… Ну, так это штука страшнее чумы. Три дня его выворачивало наизнанку. Он стал тоньше куриной кишки и так ослаб, что едва мог показать родным дулю, когда его вздумали причастить… Потом приехал товарищ Грицай… Не слышали? Это наш участковый фельдшер. Промыл дяде желудок и впрыснул собачью сыворотку.

      – Телячью…

      – Это все равно. Наутро он помер.

      – Иди-ка ты, – сказал Широких, поежившись.

      – Так то холера… Думаешь, уже заболел? Посмотри на себя в зеркало…

      Широких дали термометр. Он неловко сунул его под мышку и совсем нахохлился.

      – Знобит?

      – Есть немного.

      Митя Корзинкин – наш радист – принес и молча (он все делал молча) сунул Широких пачку сигарет «Тройка», которые хранил до увольнения на берег.

      – В крайнем случае можно перелить кровь, – сказал боцман. – Сложимся по пол-литра.

      – Главное, Костя, не поддавайся.

      – Ты не думай о ней. Думай о девочках.

      – Это верно, – сказал Широких покорно. – Надо думать…

      Он сморщил лоб и стал смотреть в воду, где прыгали зайчики.

      Обедал Широких в одиночестве. Он съел миску каши, двойную порцию бефстроганов и пять ломтей хлеба с маслом. Кок, с которым Широких постоянно враждовал из-за добавок, принес литровую кружку какао.

      – Посмотрим, какой ты больной, – заметил он строго.

      Широких подумал, вздохнул и выпил какао. Это немного всех успокоило.

      – Видали чумного? – спросил кок ехидно.

      В конце концов, видя, что общее сочувствие нагоняет на парня тоску, Колосков запретил всякие разговоры на баке.

      Все занялись своим делом. Радист принялся отстукивать сводки, Сачков чинить донку, Косицын драить решетки на люках.

      Один Широких с тоской поглядывал по сторонам. У парня чесались руки.

      – Дайте мне хоть марочки делать…

      Боцман дал ему кончик дюймового троса, и Широких сразу повеселел, заулыбался, даже замурлыкал что-то под нос.

      Колосков ходил по палубе, надвинув козырек фуражки на облупленный нос, и изредка метал подозрительные взгляды на шхуну.

      Наконец, он подошел к Широких и спросил тоном доктора:

      – Колики есть?

      – Нет… то есть немного, товарищ начальник.

      – Судороги были?..

      – Нет еще…

      – Ну и не будут, – объявил неожиданно Колос-ков и сразу гаркнул: – Баковые, на бак!.. С якоря сниматься!

      Мы