Маньяк, которого не было. Вадим Россик

но стоят и смотрят на меня из темноты. Холодно. И тихо.

      Один из детей – наш Лукас. Я почему-то это точно знаю. Лукас держит за руки мальчика и девочку одного с ним возраста. Почему они здесь, в этом мраке? Странная мысль появляется у меня в голове: «Может быть, они все уже умерли?» Не может быть! Мальчик и девочка – не знаю, а Лукас спит в соседней комнате. И вдруг могильная тишина умирает. Детский смех серебряным колокольчиком трепыхается во тьме. Всё громче и громче. Растёт от тихого нежного пиано до резкого, пронизывающего крещендо. Мне становится страшно. Смех безжалостными саморезами ввинчивается в уши. Сердце сжимается в крошечный комочек материи. В тот момент, когда моя голова уже больше не может вместить ужасный смех и готова взорваться, как газовый баллон, я, наконец, понимаю, что вся эта жуть происходит во сне. Ну всё, хватит с меня этих кошмаров! Я решительно просыпаюсь.

      Проснулся, вздрогнул. На тумбочке, в изголовье постели, пронзительно трезвонит толстый круглый будильник. Истеричка. В спальне собачий холод. Марина вчера вечером перед сном выключила батарею. Немецкая экономия на отоплении. Не зима же! Октябрь. Резкий, порывистый, мокрый.

      Я обитаю в маленьком баварском городке. Мы его называем: «Наш Городок». Городок как городок. На высоком берегу Майна гордо торчит квадратный старинный замок, обёрнутый с трёх сторон виноградниками. С четвёртой стороны – каменный лабиринт узких улочек. Когда-то в замке собирались уверенные в себе феодалы и разные прочие средневековые рыцари. Рекой лилось вино, жарились целиком быки, плелись коварные заговоры. В глубоком подвале томились несчастные пленники в ожидании выкупа. На головы пленников с потолка капала ледяная влага. По грубым камням стен прыгали багровые отсветы горящих факелов. Романтика! Хотя семьи кормить тоже надо было. Но всё это дела давно минувших дней. История. Сейчас в замке библиотека и картинная галерея. В подвале – гараж. Потомки кровожадных рыцарей теперь сидят в конторах, бюро, офисах туристических компаний, водят автобусы. Широко улыбаются и в дверях пропускают тебя вперёд. Итог социального прогресса.

      Возле замка выросли, как грибы вокруг пня, домики. В основном, двух- и трёхэтажные. В одном таком домике на втором этаже живу я. Мой адрес, если кому интересно: Песталоцциштрассе, один. Живу с женой Мариной – казахстанской немкой и двумя её сыновьями от предыдущих браков: Сашей, двадцати четырёх лет и десятилетним Лукасом. Благодаря браку с Мариной, я и оказался в Нашем Городке. Взял и утонул в голубых объятьях её глаз. Ну и заодно переместился с Урала в Баварию. В Байрон. Это на местном диалекте. Оказался в другом пространстве и времени. В иной событийности. Теперь уже два года в Германии. Срок достаточный для того, чтобы начать понимать, что о тебе говорят соседи. И достаточный для того, чтобы заработать инсульт, умереть, воскреснуть и быть выписанным из клиники лишь для того, чтобы нырнуть в бездонную мучительную депрессию.

      Между прочим, я писатель. Не между прочим, конечно, а в основном. К сожалению, писатель, находящийся в перманентном творческом застое. «Писарь лысый», – говаривала про таких писателей моя бабушка. Веду выцветшую жизнь. Серые будни и я в них. Конечно, хотелось бы разразиться книгой, каким-нибудь захватывающим триллером про семью с фамильными тайнами, про династию банкиров и политиков, но… Вместо рывка к славе и деньгам, я решил рвануть в противоположную сторону. За грань, отделяющую живое от неживого. Туда, где всегда темно и тихо. Говоря грамотно, но понятно: свести счёты с жизнью. Депрессия же. Сроку я себе отмерил всего ничего: месяц. Начиная с прямо сейчас. И вот воображаемые песочные часы перевёрнуты. Время потекло тонкой безостановочной струйкой. Последний месяц моего непосредственного существования на этой посредственной планете. И возраст подходящий для внезапного красивого ухода: пятьдесят три года. Наверное, до этого было ещё рано умирать, но сейчас, мне кажется, в самый раз. А зачем жить? Всё равно никак не могу поймать смысл своей реальности. Дожил до пятидесяти трёх и хватит. Умру.

      Жена, конечно, не знает о моём решении. У неё своих проблем выше крыши. Подозрение на образование раковых клеток в организме. Тоже не айс. Маринино постоянное откашливание и оглушительное чихание меня гнетёт. Есть в этом что-то тревожное. Марина ездит по врачам, сдаёт анализы, проходит процедуры. Оказывается, в ограниченных масштабах Нашего Городка функционирует множество врачей. Пока всех местных айболитов и айболиток объедешь… В общем, ей скучать некогда.

      Я смотрю на будильник. Будильник смотрит на меня. Девять часов утра. Марины рядом уже нет. Куда-то унеслась. Делаварка. Лукас должен быть в школе, Саша на работе. Запах грибов с кухни и влажной зелени с улицы. Ночью был дождь. Балконная дверь распахнута настежь. Птицы нежно высвистывают свои мелодии, будто рассказывают, как они провели ночь. Из церкви за окном волнами доносятся песнопения. Стройные, возвышенно-печальные. Хотя церковь громоздится рядом с нашим домом, я в ней ни разу не был. Как говорится: это синагога, в которую я не хожу. У каждого еврея есть синагога, в которую он не ходит. Я помимо воли прислушиваюсь к хору. Духовно-предуховно. Вон, даже птицы почтительно притихли.

      Встаю, лениво одеваюсь. Носки, спортивные штаны, футболка. Футболка валяется под кроватью, как сдохшая собака.