Цирцея. Мадлен Миллер

что мне поверил, а Зевс сделал вид, что поверил ему, – и равновесие в мире сохранено. Ты сама виновата, раз призналась. Зачем, никак не могу понять.

      Он и правда не мог. Когда бичевали Прометея, Ээт еще не родился.

      – Хотел сказать тебе, – продолжил он. – Вчера вечером я наконец встретил твоего Главка. Такого шута впервые вижу. – Ээт цокнул языком. – Надеюсь, впредь ты будешь разборчивее. Очень уж ты легко доверяешься.

      Он стоял, опершись на притолоку, в своих длинных одеждах, посверкивая волчьими глазами. И сердце мое при виде его подпрыгивало, как и всегда. Но он был подобен тому водяному столбу, о котором однажды рассказывал, – прямой, холодный и самодостаточный.

      – Благодарю за совет, – сказала я.

      Ээт ушел, а я снова повернулась к гобелену. Пучеглазый жених, закутанная в покрывала невеста, позади – родственники с разинутыми по-идиотски ртами. Всегда этот гобелен терпеть не могла. Пусть гниет здесь.

      Глава седьмая

      Наутро я взошла на отцовскую колесницу, и мы взлетели, накренившись, в темное небо, не говоря ни слова. Мы рассекали воздух, и с каждым оборотом колес ночь отступала. Наклонившись над боковиной, я пыталась проследить наш путь по рекам, морям и сумрачным долинам, но ничего не узнавала – мы мчались слишком быстро.

      – Что это за остров?

      Отец не отвечал. Челюсти его были сжаты, губы побелели от гнева. Рядом с отцом мои зажившие ожоги ныли снова. Я закрыла глаза. Под нами проносились земли, ветер овевал мое тело. Я представила, как, перемахнув через золотой поручень, лечу в пустоту. Приятно будет, пока не ударюсь.

      Приземлились жестко. Открыв глаза, я увидела высокий рыхлый холм, заросший травой. Отец застыл, глядя прямо перед собой. Захотелось вдруг упасть на колени, умолять отвезти меня обратно, однако, пересилив себя, я спустилась на землю. И только ступила на нее, как отец и колесница исчезли.

      Я стояла одна посреди поляны. Морской ветер царапал щеки, пахло свежестью. Но насладиться этим ароматом я не могла. Голова отяжелела, в горле саднило. Я пошатывалась. Ээт уже вернулся в Колхиду, пьет свой мед с молоком. Тетки на речных берегах веселятся, наверное, братья и сестры вернулись к забавам. Отец, разумеется, в небе, льет свой свет на землю. Все годы, прожитые с ними, выброшены как камешек в пруд. Рябь прошла по воде и исчезла.

      Кое-какая гордость у меня все же была. Они по мне не плачут, так и я по ним не стану. Я прижала ладони к глазам, и наконец они прояснились. Заставила себя оглядеться.

      На вершине холма передо мной стоял дом с широким крыльцом – стены из хорошо подогнанных камней, резные двери в два человеческих роста. Чуть ниже тянулась кайма леса, а за ним проблескивало море.

      Лес заинтересовал меня. Старая чаща с буграми дубов, лип и оливковых рощ, пронзенная копьями кипарисов. Вот откуда шел запах зелени, поднимавшийся к вершине поросшего травой холма. Деревья тяжело покачивались от морских ветров, птицы юркали сквозь тени. До сих пор помню свое изумление. Всю жизнь я жила в одних и тех же сумрачных залах, гуляла по одному и тому же куцему берегу