Детские клятвы. Елизавета Алексеевна Малышева

рукам! Что делать? – хлопнув ладонью по столу, воскликнул Рен.

      – Дочка у меня в столице живёт, я ей денег скопил, а отдать все времени не было…а теперь мне из лесу хода нет. Передай ей кошель и письмо. Адрес напишу.

      – Все сделаю в лучшем виде. Но адрес ты мне так скажи, я грамоте не учен, читаю кое-как.

      – Придешь в Ареру, а там кто-нибудь подскажет, все равно же не запомнишь.

      – В Ареру? Ты, дядь, за что так со мной? Пока дойду – сто раз успею помереть!

      – Мне не к спеху. Иди-ка ты спать, утро вечера мудренее. Записку я оставлю на столе и смотри у меня, своруешь – я тебя найду и мало не покажется.

      – Кто же за доброту так платит? –Нервно улыбнулся мальчишка, все еще пытающийся осмыслить, сколь огромное расстояние преодолел за ночь.

      – Люди разные: кто предательство простит, а кто за хорошее дело проклянет.

      – Так почему сам не отдашь, раз не веришь?

      – Вот же любопытный сопляк! Сказал не могу, значит есть причины.

      – Понял.

      – Раз понял, иди спать. Я уйду рано, а ты проснешься как проснешься, все необходимое будет в кухне. На этом все.

      Он постелил гостю на печке и натащил кучу одеял – видимо, здесь раньше жили дети, дом хранил еще незримый след их присутствия.

      Рену чудилось, что ночь никогда не закончится. Лунный свет совсем не проникал внутрь, его полубожественное серебряное касание не тронуло силуэты вещей и Рен остался среди густого непроглядного мрака, клубившегося по углам. Собственные руки, протянутые к потолку, исчезали в молчании ночи, а мысли, напротив, звучали так отчётливо и громко, что вряд ли отпустили бы ребенка в сон. Так он думал, но на деле успел лишь воскресить в памяти лицо Ренарда, чтобы хорошенько запомнить его и призвать духа в минуту, когда все прочее бессильно, попытался ответить на вопрос, почему все-таки сбежал из дома, но потрясения брали свое и очень скоро Рен свернулся калачиком и покорился усталости.

      Ночь окончилась первым разом, когда мальчик проснулся от того, что выспался и светлого чувства покоя. Лёгкий ветер свежим дыханием трогал занавеску, и когда она собиралась складками, солнце белило их и двигало беспокойные тени. Пахло лесом, мокрой от минувшей грозы листвой, влажной землёй и чем-то ещё, неуловимым и тонким, как сама радость. Рен перевернул подушку, точно украдкой, с наслаждением уткнулся носом в прохладную ткань и тут же вскочил с постели, воровато оглядываясь.

            Буря миновала, от нее остался лишь блеск капель на запотевших стеклах и чувство, будто все в мире претерпело неуловимые изменения.

            Охотника нигде не было и Рен решил, что, не желая прощаться, он уже ушел в лес и вернётся теперь не раньше, чем к обеду.

            Времени ждать не было.

            Он сам не знал в чем дело, но нечто незримое, смутная надежда или внезапно появившаяся цель, гнало его прочь, в столицу, чтобы выполнить то, что ему доверили. На кухонном столе он обнаружил потрепанную кожаную сумку, в которую уложены были какие-то коренья на дорогу, фляга с водой, свёрток, который он должен