Обладать и принадлежать. Рената Литвинова

подходит какая-то женщина, по сну она получается родственницей. Она говорит:

      – Пора уже, – и голос ее дрожит торжественно и нетерпеливо.

      – Просто я очень боюсь, – начинает оправдываться откровенная Рита.

      Они ведут ее под руки. Она легко становится нарядными женскими каблуками сначала на скамейку у стола, потом на саму крышку стола.

      – Ай-ай-ай, – умильно сложив руки перед подбородком, качает головой мама.

      – Надо, все уже готово, вон пришел один уже, – уже более житейским тоном говорит родственница, кивая на показавшегося на том краю пустыря человека с золотыми музыкальными тарелками. – Вот обезьяна-то, – с презрением наблюдает она за ним.

      – Плевать на него сейчас, – строго одергивает ее мать. – Нам надо дочь как следует положить, а ты что?

      Одернутая, та молчит и уже немного обиженно поправляет бантики на туфлях у Риты, стоящей на столе, оттирает с них нанесенную пыль.

      – Да я уж сама как-нибудь, – холодно говорит Рита. Становится в грубо сколоченный ящик сначала одной ногой, потом обеими. Садится в нем на корточки и строго говорит: – Подушки нет.

      – На, вот, свою отдаю, – говорит родственница. Пока она ей подкладывает подушку, Рита спрашивает:

      – Что ж так бедно?

      Мать жалко пожимает плечами и говорит:

      – Деньги-то всегда нужны, а на это уже нет такого богатства раскошеливаться, но и это прилично.

      Рита ложится головой на подушку, вытягивает ноги и упирается каблуками в стенку – сколоченное дерево скрипит, трещит.

      – Смотри не разломай раньше времени, – как в детстве грозит пальцем мать.

      До самого подбородка укладывает на Риту живые цветы, Рита вертит головой, ищет мать и говорит:

      – Мама, я боюсь. Я не хочу.

      Мужчины поднимают ящик с ней. Причем сначала подняли «ножной» конец, потому что на том конце мужчины были более активными и веселыми, а потом уже только голову – это составило некоторое неудобство для Риты, и она совсем разволновалась и панически стала хвататься за борта ящика.

      – Мама, – она повернула голову к сразу уменьшившейся матери, стоявшей на земле, – мама, я не хочу!

      Мать стала «загребать» на нее ладошкой. (Такой жест.)

      Тощая вереница тянется за ее «кортежем». «Обезьяна» бьет в тарелки, но получается как-то неслышно.

      – Мама, можно я скажу, можно я скажу… – что-то действительно хочет сказать Риточка, но мама сквозь ветер кричит таким заботливым спокойным голосом:

      – Не верти головой.

      Рита смотрит на ровное синее небо.

      – Ты там не начни курить, уж, пожалуйста, – говорит мама и утирает платочком заплаканные глаза.

      Рита просыпается. И опять видит перед собой ровно вытянутую спину пишущей соседки, сидящей прямо на подушке. Соседка обеспокоенно оглядывается на нее. Тронутая вниманием, Рита говорит:

      – Мне снился сон, и там никак не дают сказать что-то последнее важное и несут-несут куда-то, и все это время я боялась вылететь