ДеньГа. Человек в море людей. Часть 2. На конь!. Валерий Леонтьевич Семисалов

пятый всего. Смотрю я на неё, хожу и всё говорю старику – вот, жить бы да жить теперь, Игнатушка…

      Табунов, всё это время внимательно слушавший рассказ, ощутил вдруг, как пустота, ещё несколько минут назад подпиравшая все его чувства, сообщавшая ему какую-то странную взвешенность во всём происходящем вокруг – эта самая пустота, эта пустотная опухоль в его душе вдруг начала стремительно сокращаться, как сокращается мышца от внезапной боли. Мгновение – и сбилось всё внутри в чудовищный плотный комок. Свинчаткой залёг он на дне, давя холодом так, что зигзагами пошли в разные стороны трещины – трещины мыслей.

      Табунов встал и зашагал прочь.

      В тамбуре он долго не мог успокоиться. Заплёванный пол толкался в подошвы его туфлей, вибрировал.

      – Значит, вот так вот, да? – с какой-то злобной радостью буркнул Табунов и, неожиданно для самого себя, плюнул себе под ноги – плюнул мстительно. С наслаждением.

      Давила душу свинчатка, ползли, ползли, змеились в разные стороны трещины-мысли… «Ну откуда, отчего они такие вот? – шептал он, отвернувшись к окну, впечатываясь лбом в едва прохладное стекло. – Свыклись с безнадёгой, что ли? Привыкли терпеть. Их приучили ждать – вначале социализма, потом окончания войны, потом наобещали им, что вот-вот коммунизм грянет, а когда…»

      Лязгнула дверь, лязгнула вторая – кто-то за его спиной прошёл в следующий вагон. Табунов непроизвольно дёрнулся и загнал шёпот внутрь. Ну нет, злобился он, его-то на эту дешёвую удочку не поймают – леска больно тонка стала, повытянулась за столько-то лет. Рвётся, рвётся! И в сети не загонят – загонщики все как-то повыродились, салом обросли. Лень им в студёную воду-то лезть, с бережка всё норовят шумнуть, и чем выше бережок, тем лучше.

      Лицемеры… Непрестанно учат как жить, а сами живут совершенно не так, как учат; проповедуют то, во что сами не верят, но твёрдо уверовав, что так и надо. Словоблудие – условие их игры, чьи ставки разрослись чудовищно, в удушливый переплёт взяв саму жизнь. Веры в коммунизм уже не требуют – необходимость в том отпала. Требуют тупого повиновения условиям игры – и ты повинуешься, ибо нет выбора. Точнее – разумного выбора. Альтернатива-то, конечно, есть. Но какова? Либо ты играешь (живёшь), либо не играешь (прозябаешь на обочине). Всё и вся в жестоком регламентированном переплёте. Гильотиной – вжик! столько-то по высоте; вжик! столько-то по ширине; в прошивку, в проклейку; жёсткую обложку – р-раз! тиснение, словно клеймо – два! «рабочий, инженер, врач, колхозник-передовик, новатор, прогульщик, бракодел – пионер, комсомолец, член… член… член… не был… не выезжал… не замечен… не состоял…»

      Игра? Дудки – жизнь! Но и – игра! И он будет играть по их, по фарисейским правилам, он уже играет по ним! Но есть правила-правила, и есть правИло исключений. Фарисеи оставляют за такими, как он, только правила, присвоив себе право на исключения. Как бы не так, как бы не так… Его мать с отцом не должны и не будут ломать себе голову, как бы помочь встать сыну на ноги, не будут подрабатывать