Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2. Николай Любимов

золота, караты,

      На стене висят халаты, —

      Дай Бог нам иметь, что Бог имеет!

      Но Бога Гоп-со-Смыком собирается «обидеть не намного», а уж зато Иуду не пощадит:

      Иуда Искарьётский там живет,

      Скрягой он всесветным там слывет.

      Ой, подлец тогда я буду:

      Покалечу я Иуду —

      Знаю, где червонцы он кладет.

      Затем Яша превращался в вора из леоновского романа с одноименным названием, но только опять-таки одессита: бывшего красного партизана, красного командира, отвыкшего за время гражданской войны от мирного труда, при НЭП’е не нашедшего себе места в жизни, возненавидевшего и НЭП, и нэпманов, знаменовавших для него возврат к старому, постепенно сделавшегося завсегдатаем исправдомов и тюрем.

      Голос Яши выражал горечь и бессильную ярость обманутого и дотла прожегшего свою жизнь человека:

      С одесского кичмана

      Сбежали два уркана,

      Сбежали два уркана

      Тай на во… во-во-во-во-во-во-лю…

      В вапнярской малине

      Они оста-новились,

      Они остановились

      Адыхнуть…

      Товарищ, товарищ!

      Болять мои раны,

      Болять мои раны

      В глыбоке,

      Одна-а заживаеть,

      Другая нарываеть,

      А третия раскрылась на боке.

      Товарищ, товарищ!

      Передайте моей маме,

      Что сын ее цогибнул на посте —

      И с сашкою в рукою,

      С винтовкою в другою,

      И с песнею веселой на усте.

      Товарищ, товарищ!

      За что же мы боролись?

      За что же проливали свою кров?

      Они же там танцу-ують, —

      поводя плечами, как это делают фокстротирующие, навзрыд негодовал Яша, —

      Они же там пиру-ують,

      А ты здесь подавай им сыновьев!

      И наконец:

      Шел я на малину,

      Повстречались урки,

      И один другому говорит:

      «Мы ж ее споймали

      В кожаной тужурке —

      Там за переулочком лежит».

      «Здравствуй, моя Маша,

      Здравствуй, дорогая,

      Здравствуй, моя Маша, и прощай!

      Ты зашухерила

      Все наши малины —

      Так теперь маслину получай!

      Разве было плохо

      У нас на всех малинах?

      Разве не хватало барахла?

      Зачем же ты связалась

      Со всеми лягашами

      И пошла работать в Губчека?»

      Последнюю фразу мы повторяли хором – повторяли с особым смаком и в такт неистово стучали ладонями о стол. Тут иногда в дверь просовывалась голова нашего любимого коридорного, широколицего голубоглазого рыжеусого мужичка, – таким я представлял себе тип прежнего «служивого».

      – Хорошо вы поете, ребята, только нельзя ли потише? – говорил он, – А то и вам ну-ка достанется и мне как бы не влетело.

      И это он не просто вызывал кого-либо в вечерний час: «С вещами соберитесь», а с неподдельной, нескрываемой радостью шептал на всю камеру:

       – На волю! На волю! Скорей! Скорей!

      И