Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2. Николай Любимов

удачливого кавалера исчезала. Он преображался на глазах.

      Ваш любовник – скрипач,

      он седой и горбатый, —

      поет Яша, и мы видим этого урода и проникаемся жалостью к ней, зачем-то связавшей свою жизнь с безобразным стариком.

      Он вас дико ревнует» и любит» и бьет —

      это Яша нараспев» с надрывом проговаривает. И вдруг его голос преисполняется певучим» почти неземным восторгом, в котором слышится кипенье блаженных слез:

      Но когда он играет концерт Сарасате…

      Легкая пауза – и опять оттеняющая голосовые переливы скороговорка:

      Ваше сердце – как птица…

      Скороговорка внезапно обрывается:

      …летит – и по-ет!..

      Сравнение перестает быть сравнением: в поднебесье взмывает птица, и мы слышим ее самозабвенное славословье.

      Особенно нас, заключенных, брала за сердце в Яшином исполнении эмигрантская песня Вертинского:

      Молись, кунак, в стране чужой,

      Молись, кунак, за край родной,

      Молись за всех, кто сердцу мил,

      Чтоб их Господь благословил.

      Пускай теперь мы лишены

      Родной семьи, родной страны,

      Но верим мы: настанет час,

      И солнца луч блеснет для нас.

      Репертуар Яши был разнообразен. Не менее выразительно исполнял он и цыганские песни с их заунывно-исступленным, носовым, гортанным, картавым клекотом:

      Йе-ехали цыга-ане

      Да с ярымарыки,

      Цыга-не с ярымарыки,

      Да ой-ой-ой,

      Ёнэ ста-ановилися

      Ой да пады ябыланикай.

      Все мы, принимавшие участие в хоре, тихо подхватывали медлительный припев, мелодия которого залетела к нам Бог весть когда с кофейнолицего, изборожденного морщинами, точно скала – вековыми складками, и точно скала – неподвижного, погруженного в дремотное созерцанье Востока:

      Ой-да-рай-да,

      Ой-да-рай-да,

      Ой-та-ри-там…

      Потом опять вступал Яша:

      А за нэми прабигаль, прабигаль

      Парнишка д’молодой, д’молодой,

      В красной ён рубаюшоночкэ,

      Да нэ знаем, кто ж ён такой…

      Но, пожалуй, особенно хорош был Яша в репертуаре Утесова – наверное, потому, что он был одессит, а еще потому, что у него самого были какие-то черты утесовского героя.

      Яша пел про Гоп-со-Смыком, а мы посильно изображали джаз. Особенно старался доктор Беляев: он то надувал щеки, подражая какому-нибудь басовитому инструменту, то складывал губки бантиком, чтобы изобразить пискливую флейту.

      Ай, жил-был на Подоле Гоп-со-Смыком —

      Горделиво начинал Яша.

      Та-рам! —

      отвечал ему самодельный джаз.

      Славился своим басистым криком…

      Та-рам!

      Глотка была прездорова,

      И мычал он, как корова,

      А врагов имел мильон со смыком.

      Последнюю