Крестовский душегуб. Сергей Жоголь

его собеседнику рукоятью вперёд. Лоренц аж затрясся. Видя панику на лице своего оппонента, эсэсовец явно наслаждался.

      – Простите, – он, видимо, всё ещё не верил услышанному. – Вы хотите, чтобы я застрелил кого-нибудь из пленных?

      – Застрелил или что-то ещё… Если вы знаете ещё какой-нибудь способ умерщвления, то я вас в этом не ограничиваю!

      По щеке Лоренца вновь полился пот, но он уже и не вспоминал про свой платок, гримаса ужаса застыла на его лице.

      – Нет!.. и ещё раз нет! Я категорически отказываюсь это делать!

      Офицер небрежно пожал плечами, зевнул, прикрыв рот ладонью, и махнул кому-то рукой. Один из солдат тут же подскочил и подал офицеру пару белых ситцевых перчаток. Двое надзирателей в чёрном сорвались с мест и вскоре выволокли на площадку, расположенную перед помостом, какого-то мужчину.

      – Ну раз не желаете вы, то я сделаю это. Я ведь всё равно собирался это сделать. Прошу вас, Лоренц, следуйте за мной.

      Эсэсовец натянул перчатки и спустился с помоста. Журналист, белый как мел, проследовал за ним. Они оба подошли к пленнику. Когда надзиратели отпустили приговорённого, его качнуло.

      Лоренц поднял было фотоаппарат, но тут же его опустил. Перед ним стоял мужчина, возраст которого определить было довольно трудно. Несмотря на то что приговорённый был на полголовы выше самого Лоренца, он представлял собой всего лишь килограмм шестьдесят обтянутых посеревшей кожей костей, которые дополняли редкие гнилые зубы и помутившиеся впалые глаза. Треснутые в нескольких местах очки, нацепленные на нос пленника, выдавали в нём представителя интеллигенции. Прорванная в нескольких местах гимнастерка, выцветшая от солнца и пыли, покрывала его истощённые плечи, на бирке, висевшей на запястье его правой руке и был выбит шестизначный номер.

      – Он что, уже побывал в газовой камере? – заикаясь, спросил корреспондент. – Его же мотает!

      Эсэсовец снова рассмеялся, на этот раз в голос, хотя и негромко:

      – Конечно, его мотает! Ведь накануне он влил в себя столько самогона, что таким количеством можно было бы вывести из строя трёх таких, как вы или я.

      – Хотите сказать, что он пьян?

      – Именно это я и говорю. Вот она та самая гуманность, о которой я вам накануне говорил. Этот человек доброволец. Накануне, когда всем этим людям сообщили, что сегодня их казнят, я предложил кому-нибудь из них лёгкую и приятную смерть. Пятеро изъявили желание. Жребий выпал на этого. Его фамилия Горячев. До войны он учил детей в школе, а теперь он солдат Красной армии. Он храбрый человек и пожелал умереть красиво, – офицер пристально разглядывал стоящего напротив него русского. – Накануне ему дали самогона и относительно сносной еды. Видели бы вы, Густав, с какой жадностью он запихивал в себя всё это!

      Эсэсовец поморщился.

      – Это и есть ваша пресловутая гуманность? – буквально выкрикнул Лоренц.

      – Разумеется! Он ведь сейчас почти ничего не соображает. Сейчас он умрёт, и умрёт легкой смертью, в отличие от других. Смерть от удушья, уж поверьте, не так уж и приятна.

      – И