Крестовский душегуб. Сергей Жоголь

черта не помню, кто такой этот твой Гроза.

      – Герман Юрьевич Громов по кличке Гера Гроза. Матёрый бандюган, который взял кассу на Артельной, а потом ограбил меховой салон на Варварке. Попался из-за бабы… Стёпка, у тебя что, на войне совсем память отшибло?

      – Так… – Корнев тут же надулся, как индюк. – Ты мне это самое… брось! Ты лучше скажи, зачем ты мне всё это рассказываешь? Какое отношение это имеет к делу?

      – А такое, что, как выяснилось из документов, наш Лёнька в годы войны угодил в Кресты. С двумя своими корешами – одним из которых, кстати, и был тот самый Гроза, про которого ты ни черта не помнишь – наш Лёнька умудрился оттуда сбежать.

      Зверев сиял, но Корнев всё ещё сидел насупившись.

      – Продолжай.

      – Грозу убили наши в сорок четвёртом при нападении на инкассаторов. Сизого, второго приятеля Кольщика, в сорок четвёртом сожительница шарахнула молотком по голове, после чего он благополучно окочурился ещё по дороге в лазарет. Эту барышню, кстати, оправдали, так как свидетели показали, что Сизый бросился на неё с ножом, но это к делу не относится.

      Зверев сделал паузу и достал папиросу.

      – Давай уже! Не томи! Двоих больше нет, что с Комельковым?

      Зверев откинулся на спинку дивана, мечтательно посмотрел в потолок.

      – Пепельницу дай!

      Корнев выругался, но вынул из стола пепельницу. Павел Васильевич неспешно раскурил папиросу:

      – Кольщик наверняка видел Фишера, находясь в Крестах, и пока что он единственный, кто может знать Фишера в лицо и опознать его.

      – Да понял я тебя!.. понял! И где же ты собираешься теперь искать нашего Лёньку?

      – А чего его искать? На днях Комелькова снова повязали. Он пытался оставить без кошелька и украшений одну немолодую уже дамочку, угрожал ей ножом…

      – И…

      Зверев смотрел на Корнева своим обычным взглядом, склонив на бок голову и нарочито растягивая слова:

      – Сейчас Комельков находится в городской тюрьме, ведётся следствие.

      – Твою ж мать… Какая же ты сволочь, Зверев! Что же ты столько времени молчал? – закричал Корнев и трясущейся рукой схватил трубку телефона.

      – Сволочь? Опять это гнусное слово! Ну и плевать! – Зверев снова откинулся на спинку дивана и принялся тихонечко напевать «Мишку-одессита» из репертуара Леонида Утёсова.

      Глава третья,

      в которой Корнев и Зверев используют разные методы допроса, благодаря этому узнают кое-что интересное

      Лёнька Кольщик оказался худым белобрысым парнем, облачённым в выцветший синий пиджак и серые штаны с оттянутыми коленками. Судя по данным его анкеты, которую вот уже полчаса как усердно штудировал Зверев, Комелькову было двадцать шесть, хотя выглядел он значительно старше. Пальцы в наколках, узкие, как щёлки глаза, в которых Зверев не увидел ничего, кроме холодного равнодушия ко всему, что здесь происходило. Зайдя в кабинет, Комельков тут же сел на предложенный ему стул, ссутулился и склонил голову набок, правая нога его слегка подёргивалась, словно отбивая ритм. Зверев,