Дочь Клеопатры. Мишель Моран

лежал на подушках и почти не подавал признаков жизни.

      – Он еще горячее, чем раньше.

      – Надо позвать корабельного лекаря!

      – Лекарь уже приходил…

      Брат ничего не добавил, и у меня что-то сжалось в груди.

      – И что же?

      Ни слова в ответ.

      – Что он сказал?

      Александр покачал головой.

      Я бросилась к малышу и, убрав налипшие пряди с бледного лба, прошептала:

      – Птолемей…

      Кожа и вправду горела сильнее прежнего. Один из синих глаз медленно приоткрылся.

      – Селена…

      Младший брат вложил мне в руку крохотную ладошку. По моим щекам побежали горячие слезы.

      Следующие три дня мы с Александром неусыпно бдели возле его кровати. В то время как Октавиан трапезничал на палубе, нам было не до еды. Когда моряки радостно закричали о добром предзнаменовании, увидев у борта играющих дельфинов, мы даже не вышли полюбоваться. Птолемеев осталось трое. Теперь мы были одни в целом свете.

      Несколько раз на дню заходил Агриппа с подносами, полными фруктов. Когда лекарь велел забыть о надежде, он сам отыскал на судне одного из рабов, изучавшего медицину в родной Македонии.

      – Эти дети нужны будут Цезарю во время триумфа, – сказал Агриппа. – Исцели мальчишку, и получишь от меня сотню талантов.

      Однако даже за такую цену, которая обеспечивала ему свободу, македонец не мог ничего сделать. Разочарованный полководец швырнул ему на колени увесистый мешочек с золотом.

      – Забирай!

      – Но его уже не вылечить, хозяин. Мальчик очень болен.

      – Все равно забирай и вон отсюда!

      Тот поспешил удалиться, пока господин вдруг не передумал, а я закрыла лицо руками.

      – Захлопни дверь, – велел Агриппа. – Октавиана слишком легко заразить. А вас двоих мы переселим в другую каюту.

      Увидев, что мы собираемся возразить, он еще жестче прибавил:

      – Цезарю вы нужны живыми.

      В конце концов, это уже не имело значения. Новую каюту еще только предстояло найти. Тем временем Птолемей застонал. Я держала его за крохотную ладошку, и когда боль становилась нестерпимой, он крепко сжимал ее в кулак и так истово жмурился, словно хотел бы выдавить из глаз целый мир. Мальчик не ел и не пил. К утру его тельце вытянулось и застыло на шелковых простынях.

      – Птолемей, – прошептала я.

      Братик не шелохнулся.

      – Птолемей!

      Александр начал трясти его за плечи.

      – Проснись! Мы почти приплыли. Проснись!

      Даже ложь не заставила малыша открыть глаза. Александр заплакал, а на меня вдруг напало какое-то оцепенение. Может быть, Птолемеи действительно прогневили богов. Может быть, Юба прав и все мы умрем по капризной воле Фортуны.

      Отодвинув налипшие на лоб кудри братишки, я медленно разжала ему пальцы – пусть наконец отдохнут – и прошептала:

      – Мой маленький царевич.

      Тут Александр поднялся с кровати, сжав кулаки.

      – Что мы такого сделали? Почему нас карают боги?

      Я резко шикнула на него:

      – Хоть