Сегодня – позавчера. Виталий Храмов

и есть комсорг, – ответила одна.

      «Опа! Вляпался в жир ногами».

      – Но мне очень понравилось. Хотя, наверное, да. Слова переписывать не будем. Так запомним. «Я солью был в твоих слезах, тоскою жил в твоих глазах…»

      – Давай ещё!

      – А долго ехать? Станция вроде рядом была.

      – Рядом. Но объезжаем. Там дорогу разворотило. Коротенькую спой, – почти приказала одна, та, что комсорг.

      – Ну, пожалуйста! – взмолилась другая.

      – Ладно. Коротенькую, забавную. Островского читали? «Отчего люди не летают, как птицы?»

      Отчего люди не летают, как птицы?

      Оттого, что отрастили большие ягодицы,

      Оттого, что нелётная погода,

      Оттого, что ползать нынче мода!

      Люди, люди, люди не летают!

      Люди, люди, люди не летают!

      А вот творчество Шнура комсомолкам не понравилось.

      – Почему это не летают? Многие летают. Лётчиков сейчас много.

      Они были возмущены. Наверное, они слишком хорошие, эти девчонки. Открытые, наивные, искренние. А вот нас, крайне циничное поколение, двести раз обманутое, сотни раз кинутое, потерявшее всякие идеалы, эти песенки забавляли.

      На станции был форменный хаос. Что-то горело, всюду бегали люди. Что где, понять было решительно невозможно. Но Аароныч с медсестрами, похватав носилки, рванули куда-то. Я за ними. Куда там! Пока я ковылял, чуть не сбиваемый с ног бегающими, как в безумии, людьми, их и след простыл. Я же вышел на станционные пути.

      Бог ты мой! Это что такое? Это что за рельсы такие? Я и не видел таких ни разу. Низенькие, тонкие шпалы в путь лежат редко, балласт зарос сплошь травой. А-афигеть! Да и рельсы короткие – 12,5 метра поди, а может короче. А мы 25-метровые Р-65 вручную меняли. А в них в каждом метре те самые 65 кило и есть. Только хребты трещат да лома гнуться. А эти соломинки и голыми руками можно менять. Как в страну Лилипутию попал: подкладочки, накладочки – меленькие.

      Шипя перегретым паром, как гигантские паровые утюги, паровозы пытались растащить свалку составов со станции. Подойдя ближе, увидел неприглядную картину: горящие, исковерканные вагоны, сброшенные с путей, огромную воронку, перегнутые рельсы, тянущиеся в небо, тела людей всюду, в разной степени сохранности. И суета. И тушили, и растаскивали, уносили раненых, оттаскивали погибших. А с другой стороны воронки орал белугою какой-то хмырь в тёмном мундире, не то чёрном, не то темно-синем, в фуражке с красным верхом, на стайку перепуганных бабёнок с путейским инструментом в руках. Те в слезы ревели.

      Я на некоторое время «завис». Не приходилось мне ещё видеть растерзанные тела людей. А тут их ещё и много. Отпустило меня, огляделся. Мертвым уже не помочь, надо для живых что-нибудь делать.

      Хмырь свалил. Подошел я.

      – Что, бабоньки, приуныли? Где же мужики ваши? Бригадир, мастер?

      – Мужиков в армию забрали, – ответила одна.

      – Бригадир – там лежит. А от Сергея Иваныча одна нога-то и остала-а-ась… – ответила, всхлипнув, другая – и в рёв.

      – Обоих побили-и-и, бабоньки-и-и, что делается-то!..

      В общем, массовая истерика.

      – А чего вы хотели? Война же.

      Заголосили ещё пуще. Ну что за народ эти бабы? Душа у них водяная. Ну, ничего. У меня есть