Сегодня – позавчера. Виталий Храмов

выкинуть думали. Тут и восстанавливать нечего – дыра на дыре. А ты что теперь делать с этим будешь?

      – Да, похоже, ты права. Это не восстановить. Отстираю – ремкомплект будет.

      – Что будет?

      – Ремкомплект. Другую форму попробую найти, а эта на латки пойдёт. Видишь, все нашивки, значки целы. Всё на новую форму перешью.

      – Понятно. Ну, давай тогда обратно. Постираем мы твои заплатки, может, правда сгодится на что. А новая форма… Похоже, ты на поправку идёшь. Кто бы мог подумать? Ты, видно, в рубашке родился. Какого тебя привезли…

      Я вдруг увидел слёзы в глазах этой, суровой в общем-то, женщины. Правду говорят – жалости в сердце русской бабы на весь свет хватит. Она быстро смахнула слёзы. Отвернулась, будто что-то ищет, продолжила:

      – А то, глядишь, и на службу вернёшься.

      – Конечно, вернусь!

      – Вот там и выдадут тебе новую форму. С иголочки.

      – Ой ли!?

      – Конечно. Ты же от своих отстал. А где они теперь? Натан говорит, полк твой в Смоленске в окружении бьётся. Может, и перебили уже всех. Так что, тебе прямая дорога к нашему военкому, Андрею Сергеевичу. А у нас в городе своя швейная фабрика. Сейчас только военное и шьют. Уже в две смены. Стариков позвали обратно, девок сопливых учат. Если свет наладят – в три смены работать будут. Так что, форму новую получишь.

      – Спасибо, мать. Обнадёжила.

      – Ты бы, сынок, к Натану обратился. Он с главврачом дружен, а тот с Сергеичем, военкомом, знается близко – выросли вместе. Может, придумают чего.

      Я так и поступил. Но Аароныч меня не понял. Так и сказал:

      – Не понял я тебя, старшина. Если комиссоваться хочешь – тут я тубе не помощник – сам решай.

      – Ты чё, Натан Аароныч? Я, наоборот, служить хочу. В бой быстрее. Там ребят моих в блин раскатывают, а я тут, на казённых харчах, кисну.

      – А, вон оно что! А я уж, грешным делом, разочароваться в тебе хотел. Думал, ошибся в тебе.

      – Зря ты.

      – Ты уж прости глупого еврея. Но не стану пока ничего делать. Рано. Слаб ты ещё. Хотя динамика положительная, всё может испортиться в самый неподходящий момент.

      – Жаль. Ну, а такая заморочка…

      – Что?

      – Да не заморачивайся!

      – Что?

      – Да что ты такой есть-то! Всё тебе на литературном разжуй. Проблема: часть моя неизвестно где. К кому я приписан, где на довольствии состою?

      – Да, это точно, как ты говоришь, за-мо-ро-чка? От слова морок? Навеянный кошмар-заблуждение. Довольно точно. Довольствие…

      – Да. Как говорил товарищ Ленин: «Социализм – это учёт и контроль».

      – Ты больше нигде так не ляпни. Ленин так не говорил.

      – Так, где я на учёте состою? Кто меня контролирует и довольствовать должен? Хотя бы пока, до выписки, в денежном и одёжном-обувном довольствии.

      – Да, об этом стоит, как ты говоришь, потереть?

      – Перетереть.

      – Откуда ты словечек этих набрался? Или вспоминать начал что?

      – С мира по нитке – нищему рубаха. Ничего пока не вспомнил. Так нахватался.