Смерть во фронтовом Киеве. Станислав Казимирович Росовецкий

В такое время это потребности.

      – Ну, пускай потрэбности. Хуже, что и не радует меня спиртной продукт – не то, что в молодые годы. Ты помнишь ли, Сашок, наш «Биомицин»?

      – «Билэ мицнэ»? Как его забыть?

      – Да-а‑а… Теперь-то понимаю: дрянь дрянью, а тогда… Сколько чистой радости приносило!

      – Чистой? Гм…

      – Знаешь, Сашок, тогда чистой всё-таки… Недавно то вино вспоминал. Зато другие удовольствия остались. А дэвушки! Ваши дэвушки… Я помнил про них все эти пятнадцать лет. Э, послюшай, они сейчас ещё прекраснее, – знаешь, такой отчаянной красотой!

      «И доступнее» – мысленно продолжил Сураев. Его кольнуло таки. Умом-то давно, ещё в студентах, понял, что глупо злиться на девушек, вешающихся на шею иностранцам. Если патриотизм такой, он нелеп. Если ревность племенного быка, она нелепа вдвойне. К тому же на носатеньких, поведения серьёзного, ассириек никто, насколько ему известно, и не покушается. А остальные – потому-то и хороши, что здесь столетиями кипят, смешиваясь, расы и культуры. Генка, значит, как был бабником, так им и остался. Вот только болтовни этакой за ним раньше не наблюдалось.

      – Ты напрасно открыл форточку. Теперь весь дым вытянет сюда.

      – А я прикрою дверь. Вот так. Послюшай, а ты бросил курить?

      – Да. Когда началась наша свистопляска. Зарплату сожрала инфляция, сигареты исчезли. Потом появились у спекулянтов, и надо было ещё бегать, где-то доставать…

      – Но ведь все были в таком же… в ситуации.

      – Мне унизительна была именно ситуация. Да и давно хотел бросить.

      Громовой хохот Толяна за дверью, потом хихиканье Ошки. Солдатские анекдоты имеют успех.

      – А тепэрь, когда этого добра хватает?

      – Так бросил же. Вот во сне иногда курю и злюсь на себя, что не выдержал характера.

      – И что ты куришь?

      – Как что?

      – Какие сигареты, мне интерэсно, ты куришь во сне?

      – Знаешь, мне и самому стало интерэсно… Прости, Ген, я нечаянно собезьянничал… А курю мои любимые, «Родопи». Бывает, что и «Ту‑144», но тогда сержусь, что во рту кисло.

      – Следовательно, эпоха американских сигарэт прошла мимо тебя.

      – Не совсем. Помнишь, в самом конце шестидесятых, «Мальборо» за тридцать пять копеек?

      – Ну, я курил «Приму», это вы, пижоны… Похоже, ты не разбогател за эту заварушку, Сашок.

      – По мне, что ли, не видно?

      – Не сэрдись, среди ваших ассирийских миллионеров модно ходить в калошах, привязанных веревкой.

      – Сейчас уже не модно, говорят.

      – Ваши теперь контролируют половину Крещатика.

      – Ту, что больше пострадала. Развалины. Но ко мне это не имеет отношения, Гена. Я худая овца в жирном ассирийском стаде. Вот так.

      – Выходит, Сашок, что на дядю ты не работаешь?

      – Бог миловал… И не нужно мне на ночь страшилок, Гена.

      Над головами бухнуло. Неужели шальная ракета и попадание неподалеку, в квартале? Нет, можно расслабиться: наверху танцуют, с позволения сказать.

      – Как