Ты не виновата. Диана Садреева

прочла в его глазах то, что уже видела много раз, когда они занимались сексом. Он чуть скалил зубы, сжимал рукой ее шею или опирался на лицо, и тогда ее щека расползалась как глина – Наде казалось, что челюсть вот-вот хрустнет под тяжестью большого мужского тела.

      И сейчас она встретилась с этим взглядом напрямую – не было возможности закрыть глаза и отвернуться, притвориться удовлетворенной и спящей.

      – Где ты была?

      – Я же предупредила, что мы на работе отмечали день рождения директора. Нельзя было не задержаться.

      – Ты с ним спишь?

      – Конечно, нет! – Она подумала, что он это не всерьез. – Как ты можешь так говорить?

      – Я вижу по твоим красным щекам, что ты сегодня была возбуждена. Хотела его? – Он вплотную подошел к ней и взял за подбородок. – Хотела?

      – Нет. Паша, ты делаешь мне больно.

      – Пойдем, – произнес он фразу, которую она будет слышать практически каждый месяц, и повел на кухню.

      Там впервые он постелил коврик, рассыпал гречку и молча поставил жену на колени – прямо на крупу. Холодная вода вытекала из переполненного чайника. Паша чиркнул спичкой и поставил тот на огонь.

      – Встанешь, когда закипит.

      Больно, больно, очень больно, Господи, как больно… Биться головой о батарею? Начать биться головой о батарею? Начать? Вскипел, наконец вскипел!.. Вскипел же!

      – Можешь вставать, – разрешил он, наливая кипяток в чашку, и Надя поднялась с колен.

      Точно так же его когда-то наказывала мама: только вместо гречневой крупы рассыпала горох из красной пластиковой емкости на дырявую ночнушку, которая всегда лежала в углу – как напоминание о том, что маленький мальчик должен вести себя хорошо. Когда Паша «вел себя плохо», мама медленно разглаживала складки на мятой ткани, раскладывала горошинки и отводила сына за ручку в угол. Семилетний Паша терпеливо принимал наказание.

      Мать перестала вставать с постели на следующий день после своего семидесятилетия. Все знали, что это однажды случится – она долго болела, – и были готовы. Последние годы Надя ходила за старушкой как за малым ребенком: покупала продукты, из которых готовила ее любимые блюда, убиралась в квартире, меняла постельное белье, купала в ржавой ванне, куда свекровь еле-еле забиралась сама, терла подмышки и намыливала редкие короткие волосы, одевала в свежую пижаму и нажимала на кнопку телевизионного пульта. Когда старушка перестала подниматься, к обязанностям Нади добавились смена памперсов и подмывание вялых ягодиц от испражнений.

      Наде казалось, что в ее жизни никогда не будет праздника, но тот случился, когда она, придя к свекрови, обнаружила ту в гостиной. Твердая как бетон старушка лежала на полу. Смерть заставила ее подняться с дивана, свалиться на пол и замереть с тем же выражением лица, с которым она проходила всю жизнь.

      Надя вышла из дома, купила девятнадцать роз, которые поставила в синюю стеклянную вазу, посмотрела еще раз в лицо свекрови,