Неисповедимы пути. Роман. Юрий Теплов

одного из шоферов сделать после смены левую ходку, загрузил вместе с ним допотопный гроб с фанерными завитушками и перевез на пыльную Сиреневую улицу. Полагалось соблюсти традицию – обмыть покупку. Мамаша сама водрузила на стол казенную белую головку. Выпили по одной и по другой, и тут в дверь громко застучали. Томка вздрогнула. Мать осторожно подплыла к сенным дверям, наклонилась к замочной скважине, прислушалась.

      – Пусть Томка спустится, – послышался мужской, с сипотцой голос. – Поговорить надо.

      – Багратка пришел, – испуганно повернулась мать к дочери.

      Та вжалась в стул, потом распрямилась, гордо так вскинула голову. Сказала Ивану с извиняющейся улыбкой:

      – Я сейчас.

      Откинула в сенях засов. Оставив дверь открытой, сошла с крыльца.

      – Ты что ходишь? – услышал Иван ее приглушенный голос. – Сгинь с глаз!

      – Тамарочка, – засипел в ответ Багратка. – Мышка моя…

      – Сгинь, паразит! – удерживая голос, прошипела Томка.

      – Эт-та как эт-та «сгинь»? Зачем сгинь?.. Ах, ты, сученка клыкастая! Значит, я – сгинь, да? А как дрова или уголь надо – «в гости приходи»?..

      Сверяба поднялся из-за стола. Мать хотела было остановить его, но опустила руки на колени и замерла.

      – Ты мне кто, муж? – перешла на крик Томка. – Паразит ты сусатый и спекулянт! Топай отсюда, чтобы мои глаза тебя не видали!

      – Я тебе покажу «не видали»! Я тебя приколочу, подошва!

      Появившийся на крыльце Сверяба увидел, как Томка со всего размаху залепила ухажёру пощечину. А тот был маленький и тощий. Только грозно топорщились шикарные усы. Выйдя из столбняка после оплеухи, усатик схватил Томку за ворот кофточки, рванул, располосовав до пояса. Иван спрыгнул с крыльца, вмиг оттеснил Томку и легко крутанул усачу руки:

      – Г-гаденыш, язви тебя в бочку! Брысь отседова, покуда не завинтил по шляпку!

      Тот вырывался, норовя пустить в ход зубы, время от времени вскрикивая:

      – Я твою мать… Я весь твой род…

      Иван треснул его по шее, от души так треснул. И еще раз – в подглазье. Тут Багратка изловчился, хватанул зубами его палец, вырвался и уже на бегу продолжал сыпать проклятия всем Ивановым предкам и потомкам. После бегства усатого кавалера все почувствовали душевную неловкость. Томка кинулась смазывать йодом Иванов палец, бинтовать надумала, но он отмахнулся.

      – Давай, Иван, еще по одной для успокоения, – предложила мать.

      Но успокоиться не пришлось. Во дворе опять раздался Баграткин голос:

      – Кучерявый! Если ты мужчина, выйди!

      Иван тронулся было к дверям, но дочь с матерью усадили его.

      – Буйный он. Ножиком чикнуть может. Не связывайся, Вань.

      Мать проворно вынесла в сени табурет, забралась на него, выглянула в оконце под самой крышей и ахнула.

      – Господи спаси! – пробормотала. – С косарем пришел.

      Вообще-то Ивану не хотелось выходить под косарь. Но мужское достоинство