Мой личный врач. Нора Дмитриева

стиснутые зубы: «Ну ты, папарацци гребаная, признавайся, кто тебя к нам подослал?..»

      – Почему же это я не похожа на сиделку? – спросила я Люсю.

      – Да взгляд у вас больно тяжелый, пристальный, и ласковости в нем нету. А у сиделки, у нее ласковость во взгляде должна присутствовать, чтоб, значит, больному приятно было, и голос такой журчащий, успокаивающий, а у вас он резкий, прямо командирский.

      – Наверное, это оттого, что я волнуюсь: я ведь еще никогда не работала в частных домах, только в больнице…

      – Ну да… В больнице-то, особенно там, где простой народ лежит, ласковость особливо не нужна, там все больше криком обходятся.

      Не знаю, удалось ли мне усыпить сомнения Люси насчет моего, скажем так, законного пребывания на ее территории, но тут, на мое счастье, лифт открылся, и из него вышел невысокий коренастый мужчина лет сорока пяти в светлых полотняных брюках, тонком, под горло, свитере и с легкой спортивной курточкой в руках.

      – Всем дамам – доброе утро! – Он быстрым, упругим шагом подошел к столу, швырнул на подоконник куртку, плюхнулся на стул и потребовал:

      – Люсьенда, мне чашку чая покрепче и чего тут у тебя еще есть.

      Наливая чай, Люся-Люсьенда, чуть кокетничая, обратилась к мужчине:

      – Антон Зиновьич, вы вот опять на кухню завтракать пришли, а молодая хозяйка ругаться за это на меня будут…

      – А мы ей не скажем, – ответил мужчина, укладывая на хлеб впечатляющий ломоть буженины.

      – Так донесут же, а потом вон она, телекамера-то, зыркает.

      Я подняла голову в направлении, указанном поварихой, и действительно, прямо на меня из угла кухни пристально смотрел глазок телекамеры. Я поежилась, отвернулась и принялась исподволь рассматривать хозяина дома. Теперь я поняла, почему он избегал фотокамеры. Господин Шадрин А. З. был определенно и безоговорочно некрасив: короткая шея, по-обезьяньи длинные руки, лобастая голова, смуглая бугристая кожа лица, свидетельствующая о перенесенном в молодости мощном фурункулезе, длинный, хрящеватый, несколько скошенный набок нос, нависающий над большим ртом с выдвинутой вперед толстой нижней губой, и до синевы выбритый массивный подбородок. Скрашивали сей неприглядный «пейзаж» лишь ровные белые зубы, густая шевелюра цвета соли с перцем и близко посаженные яркие карие глаза – умные, ироничные глаза сильного и властного человека, привыкшего относиться к окружающему его миру как к подарку на свой день рождения.

      Антон Зиновьевич поймал мой изучающий взгляд, усмехнулся, и мне стало неловко.

      – Стало быть, вы новая мамина сиделка?

      – Стало быть, да.

      – Ну что ж, я выбору Агнессы Николаевны доверяю полностью, но сам лично предпочел бы на эту роль даму постарше, – изрек он, откинувшись на спинку стула.

      Я ощетинилась:

      – Вы сомневаетесь в моем профессионализме?

      Господин Шадрин коротко хмыкнул и сказал:

      – Нет, что вы! Просто с возрастом человек, как мне кажется, более отзывчив к чужой боли и страданиям…

      – Позвольте