Сталинград.Том шестой. Этот день победы. Андрей Воронов-Оренбургский

и, такого же древнего каменного громадья Иремеля. «Откуда он взялся в этом пекле? Как сохранился? По ком звонит?.. По мне? По погибшим…живым? По нашей Красной армии? По Сталинграду?.. По всей России?..»

      А колокол продолжал бить набат, только теперь он казался, где то безмерно далеко, на краю бесконечности…

      Он испытал тошнотворное головокружение. Его крепкое сильное, но теперь избитое-истерзанное тело не справлялось, дыхание захлёбывалось, в пересохшем горле бурлил ком боли. Глаза заливал липкий пот. Воля, кою он использовал, как палку, колотила его мышцам ног, по плечам, по горячим сломанным рёбрам, по дрожащему мокрому животу. Он попытался столкнуть с себя тушу фельдфебеля – тщетно. Но воля иссякла, отступила перед страданием униженной, обессиленной плоти.

      «Нет! Не могу…умереть вот так! – прикрикнул он на себя. – Я должен выжить. Упредить Абрека о танках фон Дитца! Должен…обязан упредить!»

      … «Помоги! Поддержи!..» – умолял он кого-то, кто летел над ним, ослепляя, закатным светом, кидал в лицо вихри колючего ветра.

      – Да чтоб тебя… раз-зорвало жирного борова на части! Н-ну же, тварь!..– сквозь липкий пот и размыто-туманный жар он увидел-почувствовал: труп фельдфебеля, подобно могильной плите, наконец-то сдвинулся, а потом всей мёртвой массой скатился с него. – Твою мать!.. Ну и порос…Центнера полтора с гаком…Отожрался гад на даровых колхозных харчах…» Яйко, млеко, шпик!..» – с клокочущей ненавистью прорычал Ребяков. – Всё хорош…отгулялся хряк…Из такого холодца наварить…взвод с голодухи студнем обдрищется!

      Отдышавшись, он кое-как перевернулся набок, начал ползти к своим. Благодарил Небо за помощь, за то, что остался жив, что дышит, что видит мир.

      Теперь он отсчитывал едва слышные удары колокола, чтобы не позволить сознанию соскользнуть в чёрную пустоту Тьмы.

      «Один…два…четыре…семь…десять…» Временами, на несколько мгновений он потерял сознание. Приходил в себя, хватал губами припорошенный мельчайший окалиной снег. Берёг силы. Но гнев, бурливший в его напруженных жилах, заставлял ползти всё дальше и дальше.

      * * *

      Через четверть часа его, полуживого, подобрали танкаевские стрелки, так и не сумевшие пробиться сквозь немецкий заслон.

      …Угостив фрицев свинцом, убедившись, что враг откатился назад, группа стрелков, под началом старшего сержанта Нурмухамедова, выдвинулась вперёд. Следовало узнать, по какому поводу мотоциклисты слетелись, как вороньё на падаль, возле трамвайного депо…

      …Группа из пяти человек вышла гуськом из развалин. Впереди на улице, озарённой всполохами разрывов, среди воронок, наполненных тьмой, обломков, объеденных тенью, лежало мёртвое тело. Не видно было лица, бесформенно вяло вытянулись руки и ноги.

      – …и какого рожна…Мы тута ищ-шем, товарищ старший сержант! – боязливо пригибаясь под свистом шальных пуль, продолжал недовольно брунжать комаром Буренков. – Разве, смерти? – Не ты, а она тебя ищет, чучело, – едко усмехнулся Марат, как вдруг поднял руку.

      Бойцы насторожились, ощетинились автоматами. Их командиру Суфьянычу, вроде,