Осторожно! Мины!. Александр Шакилов

кислющих яблок, олень долго плевался. С тех пор олени не охотятся на людей. Им не нравится человечина. Невкусная она[22]…

      Стас все не может понять: кто он в этой истории – глупый, но сильный олень или слабый и потому умный охотник?

      Редкие проблески…

      Редкие…

      Очнулся Старый Сокол, моргает, светло ему и хорошо.

      Просто хорошо. Потому что светло! Надоело бродить во мраке, слушать голоса родных.

      Вот только слабость не отпустила еще: руки свинцовые, не поднимаются. Да повязки, пропитанные кровью, немного смущают. А так отлично все. Разве что сонная муха села на плечо, задумчивая такая, осенняя. Согнать бы, но вместо костей свинец. А запахи какие вкусные, это мама готовит!

      Уже приготовила. А тут как раз и руки отпустило.

      Каша из маиса и копченых угрей – любимое блюдо Стаса. Алюминиевой ложкой он выбрал последние кусочки рыбы.

      – Наелся, сынок?

      – Нет. – Быстрее задвигались челюсти. – Добавки бы…

      Мама поставила перед Соколом миску супа на бизоньих ребрах.

      – Наелся? – улыбнулась Светлая Ночь, когда миска опустела.

      – Нет.

      Корочка жареной куропатки захрустела на зубах. Запил Стас чаем из мяты и чабреца.

      – Ну ты и обжора! – Смеясь, мама трясла седыми косами, на шее ее позвякивали новые бусы, раньше таких вроде не было.

      Хорошо. Просто хорошо.

      – Мама, а где Лиза? Я слышал ее. Она приходила, да, мама? Навещала? Что со мной случилось, мама?

      Светлая Ночь помрачнела:

      – Сынок, ты под чемодан попал. Ты и Снулый Карп. Его насмерть, а ты… Тебя почти, сынок, почти насмерть.

      – Почти не считается! – Стас рассмеялся. – А Лиза, мама? Как она? Где?

      – Сынок… – Светлая Ночь сделала вид, что не услышала вопроса, засуетилась у буржуйки. – Сынок, ты хочешь еще чая? Хорошая мята и чабрец душистый, чаек сладкий, с медком. Папа наш сказал: «Для выздоравливающего». Для тебя, сынок.

      У нее плохо получалось делать вид.

      – Мать! – У Старого Сокола возникло предчувствие чего-то страшного, непоправимого. – Где Лиза? Что случилось?!

      Упала кружка, брызнул кипяток на лодыжки сплошь в узлах вен. Светлая Ночь спрятала лицо в пятнистый от жира фартук. Плечи ее подрагивали, она плакала.

      – Больно, мама? Обожглась, да? Смазать надо, перевязать, пока на коже волдыри не вспухли.

      – Погоди, сынок, послушай…

      И она рассказала ему всё – обстоятельно, с подробностями.

      Так, мол, и так, сын, Уголь Медведя решил: не жить тебе, духи крепко за душу взялись – не оторвать мухоморами когти, не выбить бубном клыки смерти. Ничего не поделаешь, надо смириться…

      Светлая Ночь говорила и говорила. Лицо ее стало словно кусок стены – камень неподвижный, щеки ее – побелка потолка.

      Стас слушал молча, не перебивая. Но сердце его стонало, ударяя о ребра: пустите! тесно! пустите! Сокол жалел, что не сдох, когда бредил в горячке, когда никто уже не верил, что он очнется.

      Уголь Медведя не верил, мама тоже, и

22

По мотивам мифа индейцев саук.