Гинеколог. История художницы. Ирина Говоруха

пил крепкий чай из стакана с подстаканником или ягодный компот. Вера послушно морозила клубнику до состояния красных крупных камней. Набрав полный рот воды, старательно через газету утюжила его форму. Крутила валики из полотенец и засовывала их в рукава армейских рубашек для лучшего разглаживания, а потом распахивала окна и выветривала стойкий запах горячей типографской краски.

      Вера, напротив, напоминала взбитый белок. И вроде много объема и пышности, а сожмешь – и ничего не остается, разве что липкая ладонь. Миловидная, с выступающим животиком и полными ногами. Уютная и покладистая. Она все делала молча и старалась быть незаметной. Невидимой, чтобы никого лишний раз не потревожить. Молча лепила вареники, молча нанизывала лисички, выбивала ковры, подклеивала книги и проводила в школе Пушкинские вечера. Ее волнение можно было вычислить только по одному фактору: когда нервничала – долго и звонко стучала ложкой. Над сковородой, кастрюлей, тарелкой. Часто в момент разговора обнимала себя руками, скрещенными крест-накрест и склоняла голову на бок. Обожала запах чуть протухшей селедки, а еще помидорной рассады в момент пересадки в открытый грунт.

      Она верила в приметы и была убеждена, что после полуночи нельзя смотреть в зеркало, так как именно в это время есть риск увидеть потусторонний мир. Духов, которых еще не определили ни в ад, ни в рай и они зависли в междометии, продолжая мытарствовать. И Мира потом очень долго боялась ночных зеркал. Кроме того, Вера не приветствовала в воскресенье любую работу: вязание, стирку, колку дров, утюжку наволочек и штопку, периодически пересказывая историю своей тетки, которая вышивала на Пасху, а потом увидела, как к ее дому торопятся умершие. След в след, смиренно опустив головы. Босиком, в длинных льняных рубахах. Женщины почему-то без платков и в разорванных нижних юбках тихо пели песню, вернее, молитву и затравленно оглядывались по сторонам. Бледные, простоволосые, как русалки на картине Крамского. Ее прадед уже занес руку, чтобы постучать в окно, но тетка вовремя спохватилась, начала читать 90-й псалом, и мираж осел дымкой у подведенного синим фундамента.

      Вера и Прохор любили друг друга по-своему. Очень дозированно. Будто выдавливали любовь из тюбика. Капали строго по рецепту из пипетки на сахарок. Взвешивали чувства на аптекарских весах – сто граммов на порцию, ни больше и ни меньше. Они обосновались в сорока километрах от Киева, в небольшом городке с хлебобулочным комбинатом, выпекающим свадебные караваи, сухари и пародию на торты, с железнодорожной станцией, на которой тетки торговали беляшами прямо из младенческих колясок, и сбитым на скорую руку рынком. Там всегда можно было купить свежее молоко, сушку, квашенную капусту, пучок калины и луковую шелуху для поминальных яиц. За рынком – бюро ритуальных услуг с оббитыми шелком гробами и габбровыми памятниками. Шашлычная. Четыре школы: две обычных, лицей и школа-интернат. Цветочный магазин, кузня, бар «Невинный садовник» и центральная парикмахерская. А еще огромный