Апостолы против олигархов. Алексей Радов

и томил, жалил рассудок в таинстве с вечера до петухов. Пушкарев торжествовал порочно, пока милашка считала в уме. Исчезнуть, сорваться на голос, притвориться феей вместо золушки.

      Пушкарев и Еврей зашли в квартиру, на ногах улыбались найки.

      – Пошли вон, – сгрубила девушка.

      Пушкарев ударил ей в щеку, понимающе ободрил. Порвал майку-тряпочку. Она присела, точно уволенный грузчик с пивом. Пушкарев повалил на себе на тахту, пригласил Еврея. Они двигались в ней точно смешение жидкостей в колбе. Пушкарев просил Еврея кончить, спрашивал, чья квартира.

      – Нас изнасилуют за это, правда мне все равно.

      Еврей послушал совета, хотя не надо было кончать. Комната дрожала, крутились углы. Еврей вышел, дальше пойдет шляпа.

      Поместный словацкий городок, ножи наготове. Всего и надо что забрать лишнее, в тех магазинах. Детство и не начиналось, хотелось жениться.

      Юбка облегала задницу. Последний жил неподалеку, хотел спрятаться в кроне. Ниндзей метнула палку овчарки. Он слез, признался в отсутствии слез и скромной сумме за заказ. Ей хотелось избавиться от облегавшей надежды, броситься лучом в слабосоленые весной волны. Слезы жеманили глаза, уши липли к черепу, что-то еще давило на печень. Затем поезд, шмон, дежурные улыбки таможенников. Письмо маме: заработаю на жилплощадь.

      Как вера в чудеса. Местные деньги исчезали в глазах богатых. Она мечтала о монастыре.

      Ему было девятнадцать, звон монет. Крик чаек на стоны, дребезжало стекло Аквамарина. Включил сигарету, а как хорошо не курить. Пройтись по пляжу, за километр от плевков, спугивая перевернуться у кого подходил к концу отпуск. Подруга вчера изменила с целью, не надо было расставаться.

      Он простил одного, но запомнил другого, ботфорты по колено, любил переодеваться.

      Никто не спалит, если нравятся трусы девушки, ее маечка, желание сделать тату. Она пробила язык, и плевала кровью. Желание отмстить. Говорили о Морошке. Она подсела на героин, друзья сдали в бордель.

      Завидовали хамству, панибратству, что своя.

      Носилась по городу заколотыми ребрами, прохожие ржали.

      Чеховской лошадью ступали пальцами.

      Платили много, на косметику хватало. Год пролетел, мечты сбылись. Это что. Газпром оказался высоким зданием за алюминием забора. На фоне церкви с чистыми колоколами и девственным певчим, от него хотелось бежать лугом, ощущать себя тем телом везомым плугом с с полу существующим языком.

      Антверпен не была им близка. Все дискотеки стонали. Она сбивала пивные кружки со столов, пародируя танец сабель. Точно дирижер в телеверсии.

      Обещала вырваться к ним, трубка помнила треск колготок. Мотки колючей проволоки над привычной частью. Набила пощечин кому не надо, показал подчинение, а не разгул страсти. До старости еще полвека.

      Шла по пляжу фифа. В руках файер, вчера победили. Чьи-то руки шли с ней, нежность на сосках. Люди падали с банана, никто не ухмылялся.

      Ее парень отпустил. Где взять деньги на вечер, подруги окликнули ее