.

вновь заявляет о себе, но давлю не вовремя проснувшееся чужое чувство. Аннушка, милая Аннушка… Мое? Цыц, кобелина проклятый! Десяток детей, на башке лысина, а туда же?

      – В шею гони, прапорщик! К чертям собачьим! Чтобы ни одной бабы тут не было!

      – И меня, Ваше Величество? – Тихий голос за спиной наполнен непонятной грустью.

      Это кого нелегкая принесла? Как флюгер – туда-сюда все утро кручусь. Но тем не менее оборачиваюсь на знакомые интонации. Маша?

      – Сударыня? – Императрица… жена… не похожа на ту, но что-то… Стоит, улыбаясь робко и виновато, будто извиняясь за ночную истерику у разбитых дверей в спальню старшего сына. – Извольте вернуться в свои покои.

      – Государь, вы тут… – Волнуется? – Холодно нынче, вот возьмите…

      Только сейчас ощутил озноб. Он появился как-то разом, не замеченный ранее из-за напряжения и общей взвинченности.

      – Спасибо, – протягиваю руку за теплым плащом с меховой подкладкой и соприкасаюсь с ее рукой. – Спасибо, душа моя.

      Улыбка ярче. И этот болван мог думать о других женщинах?

      – Я беспокоилась. Ночная стрельба, вы появились и снова исчезли, караул не выпускал… Я боялась за вас.

      Бенкендорф успел выставить охрану? Незаменимых людей не бывает, но у Александра Христофоровича, судя по всему, есть все предпосылки стать первым таким.

      – Спасибо. – Сил нет отпустить узкую горячую ладонь. – Спасибо, Маша.

      – Вы изменились, Ваше Величество.

      Чертова женская проницательность! Разглядела то, в чем и сам еще не разобрался. Что ответить? Да, дорогуша, я не император, а боец Рабоче-крестьянской Красной Армии, и поэтому вместо менуэта с гавотом мы спляшем кадриль под гармошку – так?

      – Что это мы как немцы? Давай уж за-свой, чай, не один год вместе.

      Оказывается, у нее такие красивые глаза! Особенно сейчас, широко распахнутые от глубочайшего изумления. И опять улыбка тронула губы.

      – Нет, уже не немцы. И ты стал другим.

      – Это только кажется.

      Мария Федоровна не находит ответа, только вздрагивает от звуков ударов, раздаваемых гренадерами особо строптивым арестантам. Плащ сам собой оказывается на ее плечах.

      – Замерзла совсем?

      – А ты?

      – Пустое… Так, может, чайку прикажем?

      – Господи! – знакомо всплеснула руками. – Поди, с вечера голодный!

      И засуетилась в извечной женской заботе – накормить вернувшегося домой мужчину. И неважно, с войны ли, с работы ли…

      Завтракали по-простецки, чуть ли не в походных условиях. Видимо, повара или разбежались, убоявшись случившихся событий, или обленились до такой степени, что прямо вот готовые кашевары в Сашкины штрафные батальоны. Впрочем, я и в прошлой жизни, в том смысле – в настоящей жизни, едок непереборчивый, а после бурно проведенной ночи и вовсе могу хоть собаку съесть. Лакеев прогнал, нечего нарушать некоторую доверительность обстановки, провожая взглядом каждую отправляемую