Собрание сочинений. Том 3. Евгений Евтушенко

и тоненькая!»

      «Артишоки!

                        Артишоки!

      Помогают от изжоги!»

      Предлагает негр кокосы,

      как раскалывать, толкует,

      ну, а бывшие кокотки

      бодро спаржею торгуют.

      И над пестрыми рядами,

      над грядой омаров сонных,

      над разинутыми ртами

      рыб,

            Парижем потрясенных,

      этот суп царит в дыму!

      Не суп, а благовоние!

      Собираются к нему,

      как на богомолие!

      Вот он,

                 луковый,

                               лукавый,

      фыркает, томится.

      Это лучшее лекарство!

      Ну-ка, дайте миску!

      Ай да лук!                Ай да лук!

      Всю усталость снял он вдруг.

      И сейчас бы шире круг,

      да каблуком о каблук!

      Только неудобно —

      все-таки не дома.

      Улыбаясь улыбкой широкой —

      мол, не кушанье,

                                просто ах! —

      налегают на суп шоферы,

      и расклейщик афиш,

                                      и монах.

      Все свежеет —

                             мускулы, мысли.

      Ну-ка, брат, еще —

                                   не срамись!

      Погляди,

                    как вторую миску

      поглощает английская мисс.

      Погляди-ка,

                         какие цацы,

      ну, пожалуй, тоньше мизинца,

      подобрав свои платья по-царски,

      вылезают из лимузина.

      К супу луковому строптиво

      приезжают они,

                               устав

      от наскучившего стриптиза

      и от всяческих светских забав.

      И промасленные пролетарии

      на условные эти талии,

      не скрывая усмешки,

                                       глядят…

      Ну да черт с ними —

                                      пусть едят!

      И сказал мне попутчик мой фразу

      (а на фразы такие он скуп):

      «Изменяется все во Франции, остается

                   лишь луковый суп!»

      Его ели в тавернах портовых

      и крестьяне,

                         присев на земле.

      Он стекал по усищам Портоса

      и по усикам Ришелье.

      Наворачивал Генрих Наваррский

      из серебряных гентских посуд

      этот, правда, не слишком наваристый,

      но такой удивительный суп!

      Он всегда

                     был кушаньем первым,

      неподвластный годам и векам.

      Мужики его ели

                               и пэры,

      но на пользу он шел —

                                         мужикам!

      Над тиарами

                          и тиранами,

      кавалерами на конях,

      над красивыми их тирадами

      похохатывал

                          суп

                               в котлах!

      Поправляю ту горькую фразу.

      Выношу