Собрание сочинений. Том 3. Евгений Евтушенко

на ветвях, в белейшей темноте,

      чистейший снег, володесоколовский,

      а чистота есть воля к чистоте.

3 февраля 1961–1997

      Дядя Вася

      Б. Окуджаве

      То зелено,

                     то листьев порыжение,

      то мелкое сухое порошение,

      а дядя Вася пишет прошения,

      прошения,

                      прошения,

                                      прошения…

      Он пишет их задаром —

                                           не за что-то.

      Не за себя он просит —

                                          за кого-то,

      и эта его вечная забота,

      святая милосердная работа.

      Не веря ни в иконы,

                                     ни в молитвы,

      он верит,

                    дядя Вася,

                                    в государство,

      и для больного полиомиелитом

      он просит заграничное лекарство.

      Он просит,

                       чтобы всем квартиры дали,

      чтобы коляски

                             инвалиды все имели.

      Он хочет,

                    чтобы люди не страдали.

      Он хочет,

                     чтобы люди не болели.

      А дяде Васе семьдесят четыре…

      И уж, казалось, он привыкнуть должен,

      что столько неустроенного в мире.

      Но не привык.

                            До этого не дожил.

      Он одинок.

                       Живет он вместе с веточкой,

      поставленной в бутылку из-под пива.

      Зимою он окутывает ваточкой

      ей корешки застенчиво,

                                           счастливо.

      И дяде Васе очень странным кажется,

      что все я в жизни путаю и комкаю.

      Моей любимой —

                                 самой первой —

                                                          карточку

      он,

          отобрав, повесил в своей комнатке.

      У дяди Васи сердце разрывается.

      Он помнит,

                       как друг друга мы любили,

      и, с карточкой ночами разговаривая,

      он просит,

                      чтоб мы снова вместе были.

      Он ходит прямо,

                               сухонький,

                                                тревожный,

      всегда готовый за людей бороться,

      в шинели ветхой железнодорожной

      и с тощенькою острою бородкой.

      Все бегает,

                      а он ведь очень старый,

      и старость излечить на свете нечем,

      но я не верю,

                          что его не станет.

      Мне кажется,

                           что дядя Вася вечен.

      Он вечен,

                    как страдания людские,

      а жалости к ним столько накопил он!

      Проводником возил он всю Россию

      в своем вагоне жестком,

                                           некупированном.

      Все