Собрание сочинений. Том 3. Евгений Евтушенко

янутостью ложною, вселившей

      неверие к себе и ко всему,

      возможность слышать этот звук всевышний

      и вечно благодарным быть ему.

      Как туфельки твои ко мне стучали

      в том сентябре – ночами, на заре!

      И лампочка, чуть свет свой источая,

      качалась в странном крошечном дворе,

      и все вокруг светилось и качалось,

      и было нам светло и высоко.

      Не понимали мы, что все кончалось,

      хотя бы тем, что начиналось все.

      На бревнышках, под липами дремавших,

      каких-то очень добрых и домашних,

      в неизъяснимом шорохе ночном

      сидели мы, не зная ни о чем.

      И разве мы могли тогда представить

      на бревнышках у стареньких ворот,

      что он потом замкнется – круг предательств,

      и наш разрыв тот круг не разорвет?!

      О, этот страшный круг!

      И только ли он в нас?!

      Предательство ли рук?!

      Предательство ли глаз?!

      Предательство прудов!

      Предательство аллей!

      Предательство рядов!

      И лип! И тополей!

      Предательство и лет!

      И лета! И зимы!

      А бревнышки? О, нет!

      Мы предали их, мы!

      Пусть к ним приходят вновь,

      пусть им не знать потерь…

      А наша-то любовь?

      Что стало с ней теперь?

      Девочкой была огромноглазою,

      а теперь – уже который год —

      сквозь дурную славу громогласную,

      опустив глаза, она идет.

      Вот идет она, вот спотыкается,

      всюду натыкается на тьму.

      Пьяная – во всем ночами кается.

      Трезвая – не скажет никому.

      Не ищите в ней той прежней девочки.

      Иссушила старость ей черты.

      Это мы ее такою сделали,

      мы ее убили – я и ты.

      Так всё на свете убивают,

      когда теряют чистоту,

      и, как потом ни уповают,

      всё исчезает на лету.

      О, как бы жить нам научиться,

      чтоб не было себя нам жаль,

      чтоб радость, расставаясь чисто,

      дарила чистую печаль!

      С тобою так нечисто мы расстались.

      Бесстыдно, четко – как с дельцом делец.

      Мы не расстались даже, а распались,

      как что-то омертвевшее вконец.

      Но, как и старцам, высохшим жестоко,

      кровь юности их помнится всегда,

      как память о прозрачности истока

      хранит в низовьях мутная вода,

      как помнят солнце города в тумане,

      как снятся рощи вечной мерзлоте,

      так смерть любви – не смерть воспоминаний

      о той – первоначальной чистоте.

      Кто еще помнит что-то – тот не нищий,

      и поздней ночью, где-то в глубине

      он возникает, этот стук всевышний

      все тех же самых туфелек, во мне.

1959

      Одиночество

      Как стыдно одному ходить в кинотеатры

      без друга, без подруги, без жены,

      где так сеансы все коротковаты

      и так их ожидания длинны!

      Как стыдно —

                           в нервной замкнутой войне

      с насмешливостью парочек в фойе

      жевать, краснея, в уголке пирожное,

      как будто что-то в этом есть порочное…

      Мы,

            одиночества стесняясь,

                                                от тоски

      бросаемся в какие-то компании,

      и дружб никчемных обязательства кабальные

      преследуют до гробовой доски.

      Компании нелепо образуются —

      в одних все пьют да пьют,

                                              не образумятся.

      В других все заняты лишь тряпками и девками,

      а в третьих —

                           вроде спорами идейными,

      но приглядишься —

                                     те же в них черты…

      Разнообразны формы суеты!

      То та,

              то эта шумная компания…

      Из скольких я успел удрать —

                                                     не счесть!

      Уже как