Собрание сочинений. Том 1. Евгений Евтушенко

не на улицу, а во двор. Ваше поколение уже счастливее, Женька». – «Но не у всех и из нашего поколения сложилась судьба так счастливо, как моя, Юра».

      Вечером, когда мы вернулись в наш Полтинник, меня ждал Борис Слуцкий. Он говорил со мной в присутствии дежурного и поэтому, особенно ничего не объясняя, сказал мне:

      – Женя, все в порядке. От тебя нужно одно – только проявлять выдержку, – и крепко пожал мне руку. Все-таки на войне он был политработником.

      Когда я вернулся в камеру, Циркача уже не было. За Циркачом приехал директор цирка с разрешением из прокуратуры. Циркач должен был ехать на гастроли в США. Он хотел купить у деда-революционера его ватник, который, может быть, ему спас жизнь. Но тот ему просто его подарил.

      Часа в два ночи меня разбудил дежурный. Не только меня, но и всю камеру.

      – Евтушенко, с вещами на выход. За тобой машина из Угрозыска. Ты, оказывается, не поэт, а важная птица. На тебя посмотришь и не подумаешь. Угрозыск имеет право у нас забирать только особо опасных преступников. Что ты там такое натворил?

      – Держись, Женька, – сказал Слава Котеночкин. – Писать стихи можно и в голове, даже без бумаги.

      – Главное, ничего не подписывай, – сказал дед-революционер.

      – Если в чем виноват – лучше честно признаться, – сказал директор завода. – Родина – она все же мать, а у тебя вся жизнь впереди.

      – Мать – она и есть мать, – сунул мне бумажку Герой Труда Степа. – Вот тебе мой адрес и телефон. Нужны матери твоей деньги будут, дай знать, не стесняйся – с меня не убудет.

      Дежурный провел меня до фургончика, кузов которого был разделен на две части – в одной половине охранник, наблюдающий за мной в зарешеченное окошечко, во второй я на металлической скамеечке. Шофер был отдельно.

      – Наручников нет – хороший знак, – подбодряюще шепнул мне дежурный и хлопнул по плечу – Ни пуха ни пера.

      – К черту, – не забыл ответить я.

      Ехали недолго.

      Мы находились за железными кружевами высокого забора перед желтым среднеэтажным зданием. Я его сразу узнал. Это была знаменитая Петровка, 38.

      Меня уже ожидал вышедший из главного подъезда человек в штатском с профессионально не запоминающимся лицом.

      – Извините, что так поздно, – сказал он, открывая передо мной массивную, нелегко поддающуюся дверь.

      У дверей сидел дежурный за столиком с телефоном. Он сразу снял трубку.

      – Иван Васильевич, к вам прибыл тот, кого вы ждете. Ему подняться к вам или… Вас понял, – и, обратясь ко мне, сказал: – Он сейчас будет.

      Оба они вытянулись в струнку, лицом к мраморной лестнице, а по ней бисерными перевалистыми шажками по красному ковру уже спускался плотненький, крепенький, с хитрованнейшим татарсковатым лицом, небольшенький, но знающий себе цену, знаменитый еще с тридцатых годов московский сыщик Иван Парфентьев, выходец из подмосковных крестьян, а ныне могучий начальник МУРа. А рядом с ним, пошатываясь маленько, что