Собрание сочинений. Том 1. Евгений Евтушенко

успел и санитаром в госпитале подрабатывать. Так, перво-наперво голова. Она у него целехонька. – Он пощупал Циркача, поворочал, помял его со всех сторон, как следует, и оценил: – Глядите-ка, мускулистый, хоть и лысый, – и плечами пожал: – Ну, дает наш Циркач. В рубашке родился – никаких переломов вроде нет, и пульс нормальный. И упал – повезло ему – на мягкое. Дед, да это ж твой ватник под ним, а? Как ты успел-таки догадаться и на пол ватник для мягкости подбросить?

      Дед промолчал, но из-под Циркача спасительного ватника не вытянул и сам на голых нарах мирно посапывал в темноте всю ночь.

      – Как он, не буйствовал? – спросил утром дежурный.

      – Ну что вы, – сказал Слава. – Как вы его положили, так и лежал на полу. Вполне мирно и культурно…

      – Он вообще-то знаменитый акробат, заслуженный артист цирка, – сказал дежурный. – Циркач, словом. Вы чего ржете, что-то не пойму. Профессия опасная – уважать таких людей надо. Да вот вчера у них на Цветном бульваре был чей-то банкет, и он перебрал, видно. С кем не бывает. А что у вас тут стеклянные крошки по камере разбросаны?

      – Да короткое замыкание случилось, – сказал директор завода. – Лампу надо заменить.

      Рано утром меня отвезли в суд опять на том же чихающем мотоцикле, с тем же самым милиционером, который меня и доставил в отделение. По закону о мелком хулиганстве все решал только судья. Никаких адвокатов не полагалось. Суд оказался на улице Чехова, рядышком с входом в редакцию «Новый мир», и тут же – о, Боже! – я увидел заведующую отделом поэзии Софью Караганову, а она меня, и ошеломленно остановилась, не веря глазам своим. Тогда я, сходя с мотоцикла, закинул руки за спину, хотя они у меня не были связаны, и, гордо закинув голову, а-ля карбонарий Олег Стриженов в роли Овода, сойдя с милицейского мотоцикла, вошел в довольно неприглядный дворец районного правосудия. Такой же неприглядный был и судья, ковырявший обратным концом авторучки в ухе и торопливо вынувший ее из уха при виде потенциального подсудимого. Он приосанился, бегло просмотрел мои бумаги и, ничего еще не спрашивая, записал в постановлении 5 суток вместо трех, как предполагал симпатизирующий мне милиционер.

      – Так, значит, вы студент Литинститута. А кем же вы собираетесь быть после всех таких хулиганств?

      – Поэтом, – ответил я, наверно, с противопоказанной в этот момент гордостью.

      – Ах, поет… – нарочно исковеркал он произношение и с удовольствием вписал мне жирную единицу перед пятеркой – то есть, чтоб я заранее не зазнавался, по полной – 15 суток.

      – Сколько суток? – спросил меня милиционер.

      – Пятнадцать, – мрачно сказал я.

      – Ну, терпи, казак. Тут эта женщина из редакции про тебя выспрашивала – где ты. Вообще-то не полагается, но я ей сказал, что ты в Полтиннике. А она мне просила тебе передать, что позвонит какому-то Слуцкому. Кто это такой? Блат у него есть?

      – Да какой блат. Он тоже поэт.

      – Ну, как говорится, наука умеет много гитик, – сказал милиционер.

      – Что