Рок играет на трубе. Проза, песни, поэмы. Василий Рожков

я до кабины машинистов, дверь закрытая – не помеха, да и кто же ее разберет, какова она теперь – закрытая дверь. Прошел насквозь, в кабинке их тесной оказавшись, да с ходу и души их профессиональные втянул с аппетитом. Машинисты оба ахнуть не успели, только на пол осели и глаза на приборы таращат бессмысленно. Они сидят, а я стою, что дальше делать – не знаю. И командир мой внутренний, самозванный, как на зло, умолк. Поезд-то как раз к остановке конечной подходил, скорость сбавил да остановиться не успел, без управления оставшись. Так и проехал мимо платформы прямо в тупик. Из динамика мат льется отборный, десятиэтажный, а машинистам уже все равно, не до работы стало им. В тупике темно, хоть глаз выколи, один огонек багровый мерцает возле насыпи, да впереди еще один состав темнеет, в самом конце пути на покой притулился. Наша электричка его и клюнула носом прямо в задницу, в буфер крайнего вагона, стало быть. Хорошо, что скорость невелика – но громыхнуло да тряхнуло нас крепко, и стекла оконные рухнули, как сосульки в весеннюю оттепель. Фары да лампы вдребезги, тьма вечерняя в кабину хлынула со свежим воздухом вперемешку, да приборы созвездиями мерцают, да мат из динамика звуковой барьер переходит – целое буйство! Тут и меня проняло. Был я душой безразличной, интерес ко всему потерявшей, но чувствую – клокочет во мне водоворот, жизнь проснулась от такого сотрясения. Выскочил я в тамбур через закрытую дверь, а души чужие внутри голосят, ворочаются, все эмоции их, мечты и желания волной меня захлестывают одновременно. Ну и ощущеньица, я вам скажу!

      А чертушка тут как тут. Висит в проходе, скалится, богатство свое эмалевое демонстрирует. И взглядом не бить собирается – уже бьет, наземь сбивает, глушит динамитом. Понимаю я – сейчас он меня впитает. А со мной и всех остальных. С моей помощью решил весь поезд захапать, все души пассажирские прикарманить. Бытие вокруг напряглось, пульсирует с частотой, простому глазу недоступной, еще секунда – и взорвется, разлетится на мириады раскаленных капель. Вот он – апогей, конец света в отдельно взятом тамбуре! Вдруг зашевелилось что-то в углу. Задвигался ворох тряпок, дотоле незамеченный. Глядь, а это девчонка, молодая совсем, вида южного, черноглазая да черноволосая. То ли грязная, то ли смуглая, голова платком по-бабьи повязана. Глядит она заспанно по очереди на меня да на черта – видит! обоих нас видит! – потом взгляд свой чуть раскосый на нечистом задерживает. И вижу я во взгляде том знакомое, до боли, до ужаса, до желудочных коликов – смотрит так боксер перед схваткой, солдат перед атакой, грабитель перед жертвой. У нечистого радости как и не было, желваки на квадратных скулах ворочаются, глазки наглые наперегонки бегают. Дернулся он неуловимо, изумление и страх на роже изобразил, а потом с воем и визгом в девчонку втянулся. Я стою, не ведаю – не то тело я, не то душа, живой ли, мертвый, а она подмигивает мне, улыбается, и зубы у нее ровные, молочно-белые,