Прекрасная Аза. Николай Лесков

не белый, и не желтый, и даже не празелень, а голубоватый, как утиное яйцо, и этот клок торчал на самой середине головы, точно хохол на селезне.

      В изумлении стояли друг перед другом два эти совсем не сходные человека: один скоморох, скрывший свой натуральный вид лица под красками, а другой – весь излинявший пустынник. На них смотрели длинномордая собака и разноперая птица. И все молчали. А Ермий пришел к Памфалону не для молчания, а для беседы, и для великой беседы.

      Глава десятая

      Оправился первый Памфалон.

      Заметив, что Ермий не имел на себе никакой ноши, Памфалон с недоумением спросил его:

      – Где же твоя кошница и тыква?

      – Со мной нет ничего, – отвечал отшельник.

      – Ну, слава Богу, что у меня сегодня есть чем тебя угостить.

      – Мне ничего и не надо, – перебил старец, – я пришел не за угощением. Мне нужно знать, как ты угождаешь Богу?

      – Что такое?

      – Как ты угождаешь Богу?

      – Что ты, что ты, старец! Какое от меня угождение Богу! Да мне об этом даже и думать нельзя.

      – Отчего тебе нельзя думать? О своем спасении всяк должен думать. Ничего для человека не может быть так дорого, как его спасение. А спасение невозможно без того, чтобы угодить Богу.

      Памфалон его выслушал, улыбнулся и отвечал:

      – Эх, отец, отец! Если бы ты знал, как мне смешно тебя слушать. Видно, и вправду давно ты из мира.

      – Да, я из мира давно; я тридцать лет уже не был между людьми, но все-таки что я говорю, то истинно и согласно с верой.

      – А я, – отвечал Памфалон, – с тобою не спорю, но говорю тебе, что я человек очень непостоянной жизни, я ремеслом скоморох и не о благочестии размышляю, а я скачу, верчусь, играю, руками плещу, глазами мигаю, выкручиваю ногами и трясу головой, чтобы мне дали что-нибудь за мое посмешище. О каком богоугождении я могу думать в такой жизни!

      – Отчего же ты не оставишь эту жизнь и не начнешь вести лучшую?

      – А, друг любезный, я уже это пробовал.

      – И что же?

      – Не удается.

      – Еще раз попробуй.

      – Нет, уж теперь и пробовать нечего.

      – Отчего?

      – Оттого, что я на сих днях упустил такой случай для исправления моей жизни, какого уже лучше и быть не может.

      – Почему ты знаешь? По-твоему не может быть, а у Бога все возможно.

      – Нет, ты про это со мною, пожалуйста, лучше не говори, потому что я даже и не хочу более искушать Бога, если я не умею пользоваться Его милостями. Я себя сам оставил без спасения, и пусть так и будет.

      – Так ты, значит, отчаянный?

      – Нет, я не отчаянный, а только я беззаботный и веселый человек, и разговаривать со мною о вере… просто даже некстати.

      Ермий покачал головой и говорит:

      – В чем же, однако, состоит твоя вера, веселый беззаботный человек?

      – Я верю, что я сам из себя ничего хорошего сделать не сумею, а если Создавший меня сам что-нибудь лучшее из меня со временем сделает, ну так это Его дело. Он всех удивить может.

      – А