На чужом пиру. Серик Асылбекулы

и на покой».

      Но недолго тешился своей надеждой старик. Промчалась-пролетела неделя. Некоторые и сена накосили, и в сараи его выгрузила. А кто пошустрее да половчее, как Альдебай, умудрились понавезти по три-четыре машины сена и накидать в своих дворах огромные скирды.

      Славный нынче камыш уродился в Тентексае. Высокий да дремучий. Старик хозяйским взглядом окидывал это добро, пожираемый нетерпением, и, потирая свои заскорузлые, шершавые ладони, успокаивал себя: «Наши ребятки тоже не лыком шиты, не подведут!». Но от горе-косаря ни слуху ни духу. Пробовал старик разузнать о нем от ребят, что на каникулы с учебы приехали. Но они только плечами пожимали: «Дедусь, Алма-Ата-то большая»…

      Теперь ждать старику стало невмоготу, он от души и вволю выругался, словно сын его блудный сидел перед ним: «Надо же, тридцать скоро, а тяги к хозяйству никакой. И что в городе этом потерял, будь он неладен? Ну побыл денек-два, уладил дела и возвращайся – так нет же! Камыш проклятый весь уже пожух: глядишь и высохнет». Но что проку разоряться, вот вернулся, наконец сын. Мало того, что оставил старика в дураках, так сидит как ни в чем не бывало и глаза бесстыжие таращит. И дела ему нет до того, что опоздал, так еще недоволен чем-то:

      – Отец, поговорил я там с начальником. Согласился в редакцию взять. Глядишь – и сынок твой непутевый в писатели выбьется, – говорит, а ноздри так и раздуваюся. Похоже, решил твердо и окончательно.

      – Айдарбай нахмурился. Не думал, не гладал он, что все так обернется. Отец все еще выжидающе, с надеждой поглядывал на сына, еле-еле сдерживая свой гнев: «Что это он мелет?». Но того, видно, совсем не волновало, что родители на это скажут. Похоже, все решил сам и оставалось только согласиться.

      Вены на висках старика вздулись синими змейками; так с ним бывало, когда он страшно сердился. Его загнутый орлиный нос еще более заострился, торчавшие ежиком над верхней губой жиденькие усы ощетинились. Но он сдержался, видимо, понял; чему быть – того не миновать. Поэтому молча проглотил обиду и примирительно сказал:

      – Не торопись, сынок, подумай. Дай отдых спине, голове, а там посмотрим. А город твой никуда не денется. Вот потолкуем с родней и решим.

      Но сын упрямо стоял на своем:

      – Да что ты, отец! Я у начальника еле как на два-три дня отпросился. Работа же не ждет. А отпустил, потому что отказать неудобно было, но сказал, чтобы я мигом туда и обратно. Нехорошо получается, обещал всетаки.

      Зол был на сына Айдарбай, а тут взъярился не на шутку.

      – Крылышки, значит, расправил. Вижу, шибко грамотным стал. А кто тебя эти пятнадцать лет кормил, пока ты учился! Мочи моей нету терпеть твои выкрутасы, пес паршивый! Коли так – вон с глаз моих!.. И чтоб ноги твоей здесь больше не было! Уходи! Уходи отсюда!.. – и схватился за тросточку, прислоненную в углу у порога. – Ишь, начальник ему не позволяет! Оказывается, начальник ближе отца родного?!

      Совсем взбеленился старик. Забежал в гостиную и стал вышвыривать