Да здравствует Жизнь!. Марита Мовина-Майорова

её лицо, плечи, обнимают за талию, прижимают к себе, и она ощущает всем своим существом, что он нежен, заботлив… только губы впиваются грубо и ненасытно.

      «Ему можно верить», – чиркает мысль. И это последнее, что сможет потом она вспомнить.

      У неё кружится голова…

      Внезапно она очнулась – кофточка расстёгнута, его губы бродят по её обнажённой груди, а руки настойчиво пытаются снять с неё трусики.

      «Я не справлюсь с ним, – как-то вяло, совсем даже не испугавшись, услышала она свою мысль, – бесполезно. И кричать бесполезно – никто и не дёрнется».

      Давно была глубокая ночь.

      …А его руки всё тянули трусики вниз. Он дышал прерывисто и не отпускал её грудь.

      «Присосался как пиявка, – так же вяло и совсем уже безразлично подумала она. – Ну и пусть…»

      – Ты что, мёртвая? – вдруг дошёл до её сознания его натужный шёпот.

      По-видимому, он не первый раз задавал ей этот вопрос. Парень смотрел на неё и больно шарил в трусиках пальцами.

      «Да, я умерла…» – прозрачно подумала она.

      И опухшими, горевшими от его сладких поцелуев губами еле прошептала:

      – Мне всё равно.

      Парень ещё прижимал её к стене и продолжал перебирать пальцами там, внизу, но как-то уже неуверенно.

      И вдруг выдернул руку и зло прошипел:

      – Ну и чёрт с тобой!

      Потом упавшим, тоскливым голосом, добавил:

      – А ведь нам так хорошо могло бы быть…

      Повернулся, и качнувшись как пьяный, вышел из парадной.

      Стукнула входная дверь.

      …Она медленно сползла спиной по колючей от потрескавшейся краски стене и жёстко шлёпнулась попой на холодный, цементный пол. Этот пол привёл её к настоящему. Появилось смутное понимание присутствия окружающего её пространства. Снова завоняло кошками и немытым полом. Замызганная лампочка, казалось, ехидно подмигивала ей. …И полумрак постепенно стал проясняться.

      «Что обо мне подумает тетя Шура?» – в ужасе подумала она. Это была первая живая эмоция и мысль.

      И вслед за ней – другая: «Нет, не умерла я».

      И внезапно она снова ощутила его нервные, шевелящиеся, больно давящие пальцы у себя в трусиках.

      Ей стало жарко, жалко себя и одиноко…

      Ну зачем всё закончилось?!

      «…Господи! Уже ведь ночь! Тёте Шуре рано утром на смену. Хорошо, что ключи мне запасные отдала».

      Она торопливо, в лихорадочно-радостном возбуждении (и откуда оно, и почему?) почти бегом, поднялась к себе на этаж и на ощупь, ключом, открыла дверь. Было темно, тихо. И пахло блинчиками.

      «Тётя Шура ждала меня», – без сожаления подумалось ей. Она тихохонько прокралась на кухню и щелкнула выключателем небольшого бра на стене. Да, блинчики, накрытые салфеткой, на столе. И стакан молока.

      Накинулась на эти блины, проглатывая и давясь, и снова проглатывая и давясь. Жадно поедала их, пока вся тарелка не опустела.

      – Ух! – выдохнула. Легонько, кончиками пальцев, потрогала все еще горевшие