Письма к Фелиции. Франц Кафка

когда видишь, что вечная твоя усталость проступает в написанном куда более ясно и отчетливо, чем то, что ты, собственно, намеревался написать. Вот уже полтора месяца мой распорядок дня – если не считать нескольких его нарушений, вызванных приступами неимоверной слабости в последние дни – выглядит следующим образом. С восьми до двух или до половины третьего контора, с трех до половины четвертого обед, после обеда сон, по-настоящему, в расстеленной постели (вернее, по большей части лишь попытки заснуть, если не снится какая-нибудь жуть, – однажды, например, неделю подряд, с неестественной, до головной боли, отчетливостью в каждой детали их прихотливого национального одеяния, мне являлись во сне черногорцы) – до половины восьмого, потом минут десять гимнастики, нагишом, у открытого окна, потом часовая прогулка либо в одиночестве, либо с Максом или еще одним другом, затем ужин в кругу семьи (у меня три сестры, одна из них замужем, другая помолвлена, и третья, самая любимая, хотя и без ущерба для любви к двум остальным)[19], после чего около половины одиннадцатого (но иногда и в половину двенадцатого) я сажусь за стол и пишу, сколько хватает сил, желания и счастья, до часу-двух-трех ночи, а однажды даже до шести утра. Затем снова гимнастика, как уже описано выше, только теперь без серьезных нагрузок, после чего обмывание и – в большинстве случаев с легкими болями в сердце и подрагивающими брюшными мышцами – в постель. Далее – всевозможные ухищрения, чтобы заснуть, то бишь достигнуть невозможного, ибо невозможно спать (а Господь к тому же требует спать без сновидений) и одновременно думать о своей работе, пытаясь, вдобавок ко всему, с определенностью решить вопросы, заведомо с определенностью не решаемые, то есть угадать, придет ли на следующий день письмо от Вас, и если придет, то когда. Ночь моя, таким образом, состоит из двух частей, сначала из бдения, потом из бессонницы, и вздумай я обо всем этом в подробностях поведать, а Вы – меня выслушать, это письмо не кончилось бы никогда. Разумеется, после всего этого не приходится удивляться, что с утра у себя в конторе я приступаю к работе, когда силы мои практически на исходе. Некоторое время назад у нас в коридоре, по которому я прохожу, направляясь в машинописное бюро, стояли носилки для переноски папок с делами и кип всякой прочей документации, так вот, проходя мимо них, я всякий раз думал, что они предназначены исключительно для меня и одного меня дожидаются.

      Для полноты картины нельзя не упомянуть, что я не только чиновник, но еще и фабрикант. Дело в том, что муж сестры владеет асбестовой фабрикой, компаньоном которой я являюсь (но только по бумагам, фактически туда вложены деньги моего отца) и в этом качестве официально числюсь. С этой фабрикой я уже хлебнул достаточно горя и забот, о которых сейчас рассказывать не стану, во всяком случае, я давно стараюсь по мере возможности от нее отбояриться (то есть всячески избегаю своего – заведомого бесполезного – участия в ее делах), но мера возможности, опять-таки, и не слишком велика[20].

      Ну

19

Старшая из сестер Кафки – Элли (Габриэла) (1889–1942), была замужем за Карлом Херманном, владельцем небольшой асбестовой фабрики; средняя, Валли (Валерия) (1890–1942), была помолвлена с Йозефом Поллаком (вышла замуж в 1913), младшая, Оттла (Оттилия) (1892–1943), вышла замуж только в 1920 году. Все сестры погибли в гитлеровских концлагерях.

20

Асбестовая фабрика будет упоминаться в этой переписке еще не раз, поэтому стоит дать о ней пояснение. Новоявленный зять Кафки, муж его средней сестры, внес в жизнь семейства мечты об асбестовой фабрике, полагая за этим, тогда только недавно разработанным материалом беспроигрышное коммерческое будущее. Кафка имел неосторожность поддержать нового родственника и убедить родителей вложить в дело часть сестринского капитала (то есть приданого), а сам, по настоянию отца, стал соучредителем и поручителем (в случае банкротства он отвечал бы перед кредиторами всем своим имуществом). Дела на фабрике с самого начала не заладились, родители ожидали от соучредителя-сына активного в них участия, однако Кафка с беспримерным упорством, свойственным ему в некоторых ситуациях, от оных дел уклонялся, несмотря даже на семейный бойкот, объявленный домочадцами. Эта коллизия стала косвенным побудительным толчком к созданию новеллы «Превращение».