Мастер побега. Дмитрий Володихин

ни натоптышей, ничего. Она к солдатской жизни почему-то быстрее приспособилась, чем левая.

      Кроме собственных ног и портянок, Рэм выгреб из сапожных труб два кома бурой грязи. Вони-то!

      Мемо! Любимый мой Пестрый Мудрец! Как бы ты решил сложную философскую задачу: где достать сухие чистые портянки, когда ты обретаешься на острове посреди болота? Тебе, наверное, такие задачи решать не приходилось. Не подсуропила тебе судьба такой вот пакости… Ты – счастливчик!

      Дэк, с сумрачным видом исследовав свои тряпицы, повернулся к нему и сказал:

      – Есть у меня, рядовой Рэм Тану, боевой приказ для тебя…

      – А?

      – Не «а», это не по уставу, а «готов к службе»!

      – Угу.

      – Короче говоря, посиди тут, посмотри за моими сапогами с мочалками с этими вонькими, да еще за сапогами и теми же причиндалами моих трех ребят. Эй, пересядьте сюда! Ближе! Вот так. А мы, брат, сходим, соберем щепочек, костерок нам нужен для просушки. Сейчас щепочки всем понадобятся, так что в самый раз поторопиться, а не быть тупыми резцами. Тупые резцы ни к какому делу не пригодны, верно? Давай, брат.

      Рэм состроил ему гримасу, мол, посижу, не беспокойся. Он до того устал, что даже говорить не хотелось.

      Полчаса спустя солдат Рэм Тану уже располагал сухими портянками. Хотя бы сухими, о чистых и речи заводить не стоит…

      Незадолго до наступления полной темени к их костерку подошел ротмистр Шекагу.

      – Чачу! Лейтенант Чачу! Ты здесь?

      Солдаты обозначают попытку вскочить и вытянуться в струнку, но ротмистр машет им рукой, мол, сидите, не дергайтесь.

      – Я ранен, Амо. И я не могу встать.

      – Передвигаться можешь?

      – Самостоятельно – нет.

      – Так. Вот это херня.

      Ротмистр обходит костер и усаживается на ствол поваленного дерева рядом с лейтенантом Чачу. Он говорит приглушенно, и даже Рэм, сидящий ближе прочих к офицерам, разбирает едва ли половину сказанного. Но даже от тех обрывков, что ему удается понять в их беседе, на Рэма веет смертной тоской. Ни сейчас, в сумерках, ни потом, ночью, на них не пойдут. А утром – одно из двух: либо накроют бомбами, либо выждут часа, когда остатки бригады пойдут в атаку, и перестреляют, как мелкую охотничью дичь. Еще до того, как им удастся нанести удар. Ноль шансов. «Ты понимаешь, о чем мы… да, либо геройски… либо в плен, Амо, это ж понятно… и как ты?.. я?.. кроме меня, офицеров в бригаде?.. ты и я… убит… убит… тяжело ранен и бредит… без вести пропал».

      Лейтенант Чачу приподнялся на локтях.

      – Ясно! – голос его зазвучал громче. – Ни то, ни другое. У нас есть шанс.

      Бу-бу-бу? Рэм не разобрал, что именно спросил Шекагу, но по смыслу ясно. Какой такой шанс? А по тону яснее ясного: ротмистр недоволен был, что теперь их слышат нижние чины.

      – Мы устали, Амо. Мы выдохлись. У нас полно раненых. От бригады остался в лучшем случае батальон. Верно?

      – Полтора Если считать тех, кто прибился уже в «котле». А без них – меньше батальона.

      – Сколько у нас истребительно-противотанковых ружей?

      – Осталось три.

      – Да