Затворница. Яна Перепечина

в лагерях сгинул. А что с матушкой и детьми их стало – неизвестно. Об этом я не от неё, от других слышала. А она про людей, про любовь и верность, про доброту рассказывала всегда… Я же девочка, мне про это интересно. Хотя… про это всем должно быть интересно. Но не у всех такие бабушки, как моя Пелагея. Не всем так повезло…

      – И что же она про любовь рассказывает? – Тимофей не удержался от малой толики сарказма. Он считал стариков пережитком прошлого, чувства, опыт и знания которых не имели для него никакой ценности. Но Марина, похоже, ничего такого в его голосе не услышала и спокойно продолжила:

      – До войны, ещё подростком, бабушка влюбилась в парня из их села. А он погиб на фронте. И она замуж не вышла…

      – Ещё бы, тогда мужчин-то и не было почти, погибли же…

      – Дело не в этом, – не соглашаясь, покачала головой Марина. К бабушке сватались. Она красивая была. Я фотографии её люблю смотреть. Их мало, но абсолютно на каждой она такая, что от неё глаз не отвести. Так что желающие были. И не один. Но она сама не хотела. Любила она своего Ивана очень…

      – Это не сказка. Это какая-то трагедия. Всю жизнь одной куковать из-за детской любви…

      – Нет, бабушка говорит, что это не трагедия. Просто нам пока это не понятно. Не доросли, наверное… – Девушка задумалась, и некоторое время они шли в молчании. Вскоре Марина тихо и неторопливо продолжила:

      – Или вот ещё одна история про любовь, которую мне бабушка Пелагея рассказывала. У них в селе есть храм. Его в конце тридцатых годов закрыли, а многие иконы выкинули в реку…

      – Удивительная бесхозяйственность, – неодобрительно поморщился Тиф.

      – Но иконы не погибли… – словно не слыша его, рассказывала дальше Марина. – Их моя Пелагея и её бабушка из реки вытащили, высушили и спрятали у себя в доме.

      – Ничего себе! И они до сих пор у твоей бабушки?

      – Нет. Это и есть история любви…

      Глава 8

      1941 год

      Приближалось Успение Божией Матери. Уже дозревали яблоки, сияли на вечернем солнце розовыми или медово-белыми боками. Пелагея мыла в тазике посуду и любовалась ими.

      – Да уж, красота-то, какая, – согласилась с её молчаливым восхищением приметливая бабушка. – И как только люди в такой красоте могут такие злодейства творить?

      – Так, может, у них, у фашистов этих, нет такой красоты в стране?

      – Как так нет? Быть того не может! Чтобы Господь кого-то красотой обделил… Вся-вся Земля, каждый уголок красивы…

      – И Антарктида, где вечные снега? – не поверила Пелагея, которая любила весну и лето больше, чем зиму.

      – И Антарктида, – убеждённо кивнула бабушка. – Это ж какое великолепие: белым-бело всё, ни травинки, ни соринки…

      За калиткой кашлянули, Прасковья с внучкой обернулись на звук, и Пелагея едва не вскрикнула от неожиданности: у забора стояла мать Ивана, бледная и взволнованная. Увидев, что её заметили, женщина несмело улыбнулась:

      – Здравствуй, Прасковья.

      – И ты здравствуй, Наталья.

      – Ваня мой на фронт ушёл,