Я – счастливый Дед Мороз!. Александр Казакевич

убиты ритуальным способом: кинжалом в сердце. И вот эта боль сразу же потребовала от новой братии призвать все свои душевные силы, чтобы осмыслить и пережить страшную беду. Поэтому в обители сразу же появился особый стержень, духовная основа, которая влияет на все, что происходит внутри монастыря.

      Надевать шубы Дедов Морозов на территории монастыря мы с Васей не дерзнули. Остались в обычных одеждах, которые мудро взяли с собой. Поначалу все шло хорошо: благочинный буквально за руку переводил нас из храма в просфорню, из просфорни – на кухню, из кухни – на скотный двор. Это было большое хозяйство, которое еще находилось в становлении, но размах его уже был виден. Ведь монастырь в сутки должен накормить около тысячи человек братии, паломников, гостей и трудников. А в такие праздники, как Рождество, – и того больше. Я пытался объяснить, что наша цель – сделать материал, как обитель готовится к большому празднику, но благочинный это не очень-то понимал:

      – Как мы готовимся? Да никак! Службы в церкви – это и есть наша подготовка.

      – Нет, – сказал я, – посмотрите: вон весь двор в елях, значит, украшать храмы будете к Рождеству, наверное, что-то испекут для вас на кухне.

      – Но кому это интересно? Это не надо показывать. Покажите, что у нас службы идут! И достаточно.

      Но все-таки хозяйство нам снять разрешили. Благочинный сказал несколько слов, давая интервью близ скотного двора. Это особое место для обители. Не просто кони, коровы, быки… Каждого, кто приезжает потрудиться в Оптину, сразу отправляют на скотный двор и смотрят: если к животным хорошо относится, значит, и людей любить сможет.

      Потом нас завели в рабочую трапезную. Оператор Максим немного поснимал на камеру обед для трудников, а мы с Дмитрием, Васей и водителем Егором сразу сели за общий стол. Ведь неизвестно, сможем ли где-нибудь еще поесть. Один монах стал читать наставления святых отцов, а трудники молча подставляли тарелки ответственным по столам за раздачу пищи. Порции трудовому народу накладывали, не скупясь. Я смотрю: мои спутники побледнели, шепчут:

      – А долго будет трапеза идти?

      – Пока последний человек все не съест.

      А чтец все читал. Мои спутники с ужасом посмотрели на огромную гору вареной картошки на своей тарелке. Попытались осилить хотя бы несколько ложек – ничего не вышло. Большинство уже доедало свои порции, а моим казалось, что все на них смотрят и ждут, когда они завершат трапезу.

      Оказалось, аппетит моим сотоварищам перебил характерный запах со скотного двора. Ничего не смогли с собой поделать московские мальчики; хоть и очень проголодались, но еда им в этот раз была не в радость. Погибающих телевизионщиков спас благочинный, который куда-то отлучался по делам:

      – Зачем вы тут ели? Здесь надо было только снимать. Мы для вас специальный стол накрыли.

      Этим специальным столом я, только что отобедавший в трудницкой вермишелевым супом, квашеной капустой и картошкой, мог лишь любоваться сытым взглядом. А ребята, наоборот, жадно наверстывали