Красная Шапочка, черные чулочки. Нина Васина

за концы пледа со своей стороны.

      И все как-то быстро после этого разбрелись. Микарий забросал тело сеном, никто ничего мне не говорил, и я решила обойти постройки и поближе рассмотреть лошадь.

      От самого большого строения с красной черепичной крышей отходили в стороны другие постройки, примыкавшие друг к другу общими стенами. Так что почти весь двор был застроен по периметру. Я насчитала двенадцать дверей в двенадцать разных построек. И это не учитывая лесенок, лестниц и мощных лестнищ, которые в некоторых пристройках вели наверх – вероятно, к другим дверям.

      Лошадь оказалась спокойной и ласковой. В ее правом зрачке отражалась голубоватая луна. И в левом тоже. Я обходила несколько раз со стороны морды, разглядывая луну в зрачках, пока лошадь не замотала головой, словно ее от меня укачало, и не фыркнула громко и мокро.

      – Тили сказала тебе идти в дом и помыться.

      Я представила себе корыто и ведро воды, а угодила в огромную и шикарную ванную комнату. Агелена принесла мужскую рубашку, которая доходила мне до колен, и сказала, что Кубрик приехал в стельку пьяный.

      – Тили пошла его лечить. Он напивается редко, но очень сильно. До чертиков.

      – Каких чертиков?

      – Он говорит, что они маленькие, мерзкие, со свиным рылом вместо носа. Короче – явные признаки белой горячки.

      Я надела рубашку, и мы пошли смотреть на Кубрика в белой горячке. Мы шли и шли, переходя из одного помещения в другое. В темноте я то и дело едва успевала обойти какие-то незнакомые предметы и подушки, почему-то валяющиеся на полу, на мягких лоскутных половиках.

      Кубрик оказался длиннющим и ужасно худым стариком. Меня так поразила его огромная коленная чашечка, что я не могла от нее отвести взгляда. В пламени свечи коленка блестела первобытной яростью и мощью неандертальца. Старик сидел на кровати, расставив в стороны голые ноги, так что между ними поместилась беременная Тили на стуле, и открывал рот широко и послушно, как птенец-переросток. Тили из глиняной кружки заливала большой ложкой ему в рот что-то густое и, вероятно, ужасно невкусное, потому что после каждого глотка он кривился и вздрагивал всем костлявым телом.

      В комнате было темно, горела одна свеча в подсвечнике на столе и еще одна у кровати в широком бокале толстого красного стекла.

      – Свояк ведь умер, – вдруг сказал Кубрик, когда Тили застучала по дну чашки. – Как же не выпить.

      – Глотай! – приказала Тили.

      – А могилу копать меня не взяли, какой с меня копальщик…

      – Еще глотай!..

      – Обидели они меня очень. Я сказал, что зимой все дрова сам заготовил…

      – Глотай!

      – И сам сложил. А они все равно не взяли могилу копать. Я не много выпил, это…

      – Глотай!

      – Это самогонка у них поганая, ты знаешь…

      Тили встала, взяла его за щиколотки и закинула длинные ноги на кровать. Села рядом и стала втирать в грудь старику мазь из поллитровой банки.

      – Я от обиды, конечно… еще выпил и пошел на кладбище. Чтобы глянуть, где копают. А там,