Кайвалья. Амрита Кели

оскорблял ее и оскорбления вместо того, чтобы стихать со временем, только нарастали. Мария подумала, что должно быть внутри у него длинная сжатая пружина, которая сейчас радостно выпрямляется, стреляя в нее болезненным ядом.

      Когда наконец гнев его иссяк и он смог видеть ее испуганное лицо, почувствовать ее позу, выражающую полную покорность ему, ее глаза, сверкавшие от слез, словно драгоценные камешки, то стал жалеть и ласкать словно маленькую девочку.

      Это повторялось не раз. Только пружина разжималась все быстрее и быстрее. Достаточно было неласкового, как ему казалось, взгляда; тяжелого вздоха; неверно подобранного слова.

      Когда-то это было страшно, но не сейчас. Последний унизительный случай, заставил Марию почувствовать, что это настоящий конец. Ей чудилось, что внутри нее находится огромный сосуд, который все это время наполнялся болезненной горечью и теперь переполнился до краев.

      Поэтому она знала – пути назад нет, даже если бы она и желала. Она ощущала бессилие, которое под воздействием неумолимой силы прорубало кривую линию жизни в безбрежной скале времени.

      Жизнь в браке стала невыносимой не только из-за вскипающей постепенно раздражительности мужа, который иногда бил ее коротко и больно, но и его бесконечных женщин. Они оставляли на Андрее незримые отпечатки своей страсти: жаркие поцелуи, хищные улыбки и жадные стоны. А он отвечал им с тем же жаром и пылом, словно только вчера открыл для себя заветный мир секса. Андрей любил каждую беззаветно и полно на то самое сладостное время, когда любовники упиваются друг другом, дрожа нетерпением в предвкушении встречи.

      Мария видела это слишком явно – ей стоило только взглянуть на мужа, как невидимые отметины на нем начинали двигаться и рассказывать свои бесстыдные истории, располосовывающие сердце невидимой бритвой.

      Она всегда могла видеть это. Поэтому и не вызывала скорую, несмотря на странные припадки сына.

      Мария знала, что поедет завтра подавать документы на развод, потому что будет понедельник, а она всегда следовала правилу – начинать новое в понедельник. И завтра Андрей будет дома.

      «Подам документы, а потом сяду на самолет и улечу недели на две, далеко-далеко чтобы подумать обо всем и побыть в одиночестве. Может быть я не вернусь, останусь на берегу океана, одна, свободная словно ветер, чтобы ничто не напоминало о прежней жизни.

      Нет, милый Ясон, ты не уговоришь меня изменить этот идеальный план. Я слишком долго терпела…»

      ***

      Что-то мучило его. Подробности видений быстро забывались, он почти не помнил их, пока снова не оказывался «за чертой». Так он для себя называл это состояние, о котором некому было рассказать. Теперь кое-что осталось в памяти и мучило колючей соринкой, залетевшей в глаз. Только казалось, что все, вышло, но нет, снова колет и мерцает где-то за краем видимости. Он думал об этом пока не заболела голова. Наконец, когда Ясон забылся и, просто лежал, глядя в окно, ответ пришел – в этот раз там был кто-то еще. Этот кто-то