Обречённые на мытарства. Михаил Александрович Каюрин

а Бог накажет.

      Кривошеева покоробило от таких слов. Глаза яростно сверкнули от накатившейся злобы, щёки мелко задрожали. Трясущейся рукой он расстегнул кобуру, выхватил наган.

      – Неужели выстрелишь? – с холодной усмешкой спросил Марк.

      – Замолчи, сука! – взревел Кривошеев, поднимая наган на уровень груди. Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, будто состязались в выдержке.

      – Опусти наган, не дури, – сказал Марк, вставая. – Не бери лишний грех на душу.

      В это время из хаты вышла Евдоха с узлами в руках. Она поставила упакованные вещи у дверей, вопросительно посмотрела в сторону Марка.

      – Сходи за Раисой, ей тоже предстоит ехать с нами, – распорядился Марк, направляясь за пожитками.

      Кривошеев промолчал и не встал на пути Марка, нехотя опустил наган, спрятал в кобуру.

      Когда вещи были уложены в телегу, во дворе появилась Евдоха со старшей дочерью. По просьбе Марка они с Раисой по очереди ухаживали за больным кумом. Семнадцатилетняя Раиса не плакала, шла уверенной походкой с гордо поднятой головой. Проходя мимо Кривошеева, она остановилась на секунду и смерила его ненавидящим взглядом. Глаза её злобно заискрились, губы скривились в презрительной усмешке.

      Наконец, вещи были уложены в телегу, наступила минута прощания. Отъезжающие по очереди обнялись с дедом и бабкой, обменялись прощальными словами и напутствиями, потом сгрудились у последней подводы.

      – Прощай диду, прощай бабо, – дрогнувшим голосом проговорил напоследок Марк. – Сделайте так, как я вам сказал. – К горлу подступил и застрял там горький комок, говорить стало трудно, и Марк замолчал.       Евдоха продолжала всхлипывать и беспрестанно хлюпала носом, Раиса держала её под руку, младшие дети испуганно жались друг к дружке.

      Марк обратился лицом к хате, перекрестил её трижды, отвесив при этом три земных поклона, и, развернувшись, направился к повозке.

      Кривошеев сделал знак вознице на передней телеге, и печальный обоз двинулся в сторону Беловодска…

      …Марк очнулся от воспоминаний, открыл глаза. В полуосвещённой камере установилась относительная тишина, нарушаемая изредка чьим-то взрывным храпом в противоположном углу, да тихим перешёптыванием двух не угомонившихся арестантов где-то на верхнем ярусе. Чуть позже послышался чей-то испуганный вскрик во сне, перешедший в неразборчивое сонное бормотание, затем опять всё стихло.

      Марк вновь закрыл глаза, на этот раз мысли закружились вокруг единственного сына Вани.

      «Хотелось мне сделать тебя счастливым, сынок, – обратился он к Ивану беззвучно, – но не получилось. И уже не получится. Прости».

      Память перенесла его в тот далёкий день, когда в его большом просторном доме раздался первый крик его Ванечки, его наследника. И в этот же день судьба вновь свела его с непримиримым врагом – Кривошеевым Афанасием Дормидонтовичем…

      ***

      …Лицо Марка Ярошенко с раннего утра было лучезарным. Его обуревала беспредельная