День смерти. Кэти Райх

бумагами и канцелярским клеем. Над столом нависало такое большое распятие, что я начала гадать, как его пронесли через дверь. Темный дубовый крест возвышался почти до потолка. С бордюрчиков взирали статуи с серьезными, как и у фигуры на распятии, лицами.

      Отец Менар сел на один из двух деревянных стульев у стола и указал мне на второй. Шорох сутаны. Стук четок. На мгновение я попала обратно в церковь Святого Варнавы. В кабинет отца. «Прекрати, Бреннан. Тебе больше сорока, ты профессионал. Судебный антрополог. Тебя позвали, потому что люди нуждаются в твоей помощи».

      Священник вытащил из ящика стола обтянутый кожей фолиант, открыл его на странице, отмеченной зеленой лентой, и положил между нами. Потом глубоко вдохнул, сжал губы и выдохнул через нос.

      Схема мне знакома. Сетка рядов, разделенных на квадраты, одни – с номерами, другие – с именами. Вчера мы потратили несколько часов, сверяя изображения и записи с положением могил на плане. Потом измерили расстояния и отметили точное место.

      Сестра Элизабет Николе, судя по всему, должна лежать во втором ряду от северной стены церкви, в третьей могиле с запада. Рядом с матерью Аурелией. Но ее там нет. Да и Аурелия тоже не на месте.

      – Ладно, Рафаэль, кажется, здесь. – Я показала на могилу в том же квадрате, но несколькими рядами ниже и правее. Потом дальше по ряду. – И Агата, Вероника, Клементина, Марта и Элеонора. Это захоронения с тысяча восемьсот сорокового года?

      – C’est ça[3].

      Я перешла на схеме к юго-западному углу церкви.

      – А здесь самые последние захоронения. Отметки, которые мы обнаружили, совпадают с вашими записями?

      – Да. Тут последние могилы, появившиеся как раз перед закрытием церкви.

      – Ее закрыли в тысяча девятьсот четырнадцатом году?

      – Девятьсот четырнадцатом. Да, в тысяча девятьсот четырнадцатом.

      Отец Менар обладал странной привычкой повторять слова и фразы.

      – Элизабет умерла в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом?

      – C’est çа. В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом. Мать Аурелия – в тысяча девятьсот девяносто четвертом.

      Ничего не понимаю. Здесь должны быть останки. Захоронения 1840 года существуют. Проверка дала деревянные фрагменты и части гроба. В защищенной среде внутри церкви при таком типе почвы скелеты должны сохраниться в приличном состоянии. Так где же Элизабет и Аурелия?

      Древняя монахиня прошаркала с подносом с кофе и сэндвичами. Стекла очков запотели от пара из кружек, поэтому она двигалась мелкими быстрыми шагами, не отрывая ног от пола.

      – Merci[4], сестра Бернар. – Отец Менар поднялся взять поднос. – Вы очень добры. Очень добры.

      Монахиня кивнула и пошаркала обратно, не обращая внимания на очки. Я наблюдала за ней, наливая себе кофе. Ее плечи были не шире моего запястья.

      – Сколько лет сестре Бернар? – спросила я, потянувшись за сэндвичем.

      Лосось, салат и вялый латук.

      – Мы сами точно не знаем. Она уже жила в монастыре, когда

3

Так (фр.).

4

Спасибо (фр.).