Первое правило королевы. Татьяна Устинова

не только читала, Василий Иванович, я его и писала!

      – А чего тогда спрашиваешь? В уставе ясно сказано, кто в крае дольше работает, тот и!..

      – Тише, тише, Василий Иванович! Ты не распаляйся до времени.

      «Кадровый работник» пару раз сопнул носом – недовольно. Все время она его переигрывала, эта баба в европейской шубенке. Он и понять не мог, как это получалось, но как-то так получалось, что он – раз, и чувствовал, что она его опять переиграла, хотя вроде ничего такого и не сказала.

      – Начнется теперь смута, – пробормотал он себе под нос, отвечая собственным мыслям «о бабе». – Выборы, то-се… Понаедут всякие, без роду без племени, начнут народ баламутить…

      – Король умер, – произнесла Инна негромко, – да здравствует король.

      – Да что ты заладила все про короля-то этого!

      – Я не про короля, Василий Иванович. Я про выборы.

      – А выборы при чем?

      Она не ответила, потому что гроб опустили, могилу засыпали и солдатики быстро и как-то скомканно стали стрелять из ружей – «отдавать последнюю дань». От грохота в небо взметнулась стая галок и теперь, тоскливо крича, высоко кружила над кладбищем.

      – Как они теперь будут? – сама у себя спросила Инна.

      – Кто?..

      – Любовь Ивановна и Катя с Митей.

      Симоненко помолчал немного.

      – Да чего?.. Так же и будут. Митька как пил, так и будет пить, а Катька в Питер укатит.

      – Укатит… – повторила Инна.

      Дочь покойного Мухина держала мать под руку, выражения лица за стеклами темных очков разобрать было нельзя. Ее брат, желтый, дрожащий, как будто плохо вымытый, прятал в карманах большие красные руки, ежился и время от времени расправлял плечи и судорожно выпрямлялся.

      Отец-губернатор только и делал, что прикрывал и защищал их – давал работу, деньги, «подключал» связи, употреблял влияние, а сыну еще нанимал врачей, шарлатанов, колдунов, все для того, чтобы тот «завязал», «зашился», «покончил с зельем», а тот все никак не мог ни завязать, ни покончить.

      Теперь мимо осиротевшей губернаторской семьи по очереди проходили все пришедшие «почтить» – сначала московские, потом местные, – шептали, пожимали руки, делали утешающие и скорбные лица, некоторые для правдоподобия утирали сухие глаза, а вдова так и не подняла лица.

      – Ну, и нам пора, – пробормотал рядом Симоненко, – ах ты, господи…

      Он неловко обошел насыпанный холм земли, осыпая сухие жесткие комья.

      Ах ты, господи…

      Инна не стала ничего говорить: для нее покойный Мухин был просто начальник – «медведь, бурбон, монстр», – не самый лучший и не самый худший, бывали в ее жизни и похуже! Она лишь пожала вдове руку и собиралась отойти и несказанно удивилась, когда услышала тихий, какой-то бестелесный голос:

      – Инночка…

      Любовь Ивановна казалась неподвижной, дочь смотрела прямо перед собой, у рта собрались раздраженные складки, словно она сердилась на отца за то, что он так некстати умер. Сын трясся рядом, дергал замерзшим носом.

      Кто ее звал?..

      Сзади уже вежливо теснили