Колумбийская балалайка. Александр Логачев

подливали и подливали. В них, надо полагать, наряду с другими такими же дурными развит инстинкт спаивания. Надо – не надо, а будут спаивать. И вот результат: если начало засидки помню отчетливо, то где-то с середины вечера идут провалы. В памяти сохранился один балкон – то ли из-за того, что голова ненадолго прояснялась только на нем, под действием свежего ветра, то ли из-за того, что я как вышла на балкон, так всю вторую половину вечеринки и не покидала его. В памяти осели лишь узловые моменты.

      Как Любка меня оттесняла от Алексея, стоило мне с ним о чем-то заговорить.

      Как Миша вбегал-убегал, и в руке у него непременно что-то было: то баночка, то бокальчик.

      Как пели, обнявшись, про цветущую в поле у ручья рябину.

      Как рядом образовался Вова, которого все считали вырубившимся, и попытался перелезть через балконные перила. Как со смехом все его от перил отрывали, а потом Миша влил в него бокал чего-то желтоватого и увел в номер.

      Как Любка на фоне темнеющего неба прижала к себе Алексея и впилась с азартом вампирши в его губы, при этом обстоятельно и старательно терлась своими прелестями о его мужественные выступы, а потом куда-то исчезла.

      Как Миша ворвался с воплями: “На море, блин, на море! Ща забабахаем круиз вокруг Панамы!” И стал всех выталкивать с балкона. Уяснив, в чем дело, я, помню, очень обрадовалась. Полагаю, в тот момент я пребывала в романтическом угаре.

      Как в непонятной спешке кидала в сумочку и пакет то, что считала в ту минуту необходимым взять с собой.

      Как выпила до дна “на ход ноги” то, что поднесли, уж и не помню, какого вкуса и крепости.

      Как после обнаружила себя выходящей из машины уже в порту, а мужчины доставали из багажника позвякивающие коробки.

      Потом мы купались, ныряя в воду прямо с пирса, а вокруг покачивались лодки и катера. Любка, помню, сначала требовала немедленно отправляться в “круиз”, а потом, разгоревшись, предлагала всем плавать голышом, но ее никто не поддержал, тогда и она сама передумала демонстрировать самые сокровенные свои части, разумеется жутко соблазнительные, перед которыми, уж конечно, никто не устоит, и обиженно осталась на пирсе. Так что не плескались только она, Вовка, да еще Миша. Наш Вовик мирно похрапывал, свернувшись калачиком на мокрых досках рядом с Любой. А Миша куда-то уехал на арендованной машине, но скоро (а может, и не скоро?) вернулся в обнимку с каким-то счастливым панамцем при усах до ключиц. Нет, наверное, он все-таки вернулся скоро, потому что когда Миша чего-то хочет и начинает действовать, то в нем пробуждается вулкан энергии. Тогда он сметает преграды и не потерпит и полмига проволочки. И мало кто может в такие минуты устоять перед его напором и уверенностью.

      Потом мы взошли на большой белоснежный катер. Любка все хваталась за Алексея, а Миша куда-то опять подевался. Мы даже стали скандировать с палубы: “Миша! Миша!” Наконец он появился. И опять же не один. Опять же в компании с русским. Старичком лет ста. Которого он, конечно, силой затолкал на катер. Откуда дед взялся, я узнала позже.