Ожидаемое забвение. Виктор Ростокин

/v>

      И понуждает она плакать,

      Что было – больше не иметь

      И скоротечно умереть —

      Дорога может стать и плахой.

      Она – связующая нить

      Меж городами и сердцами.

      Где нет ее – и там ей быть.

      Любить ее и не любить

      Под голубыми небесами.

      Она – экватор, полюса,

      Она – окраина, калитка,

      Сюжет банальный, чудеса,

      Она – бессильная слеза…

      Раздавленная она улитка.

      Ее никто не победит,

      И воевать с ней не пристало.

      Она ползет. Она летит.

      Она над пропастью стоит…

      Она молчит. Она устала.

      Она жила-была всегда,

      Бог сотворил… разлуки… встречи…

      Триумф… ненастие… беда…

      И Вифлеемская звезда…

      И Млечный Путь – дорога в вечность.

      «Не тщитесь мысленно объять…»

      Не тщитесь мысленно объять,

      Что называем жизнью бренной,

      Слова не смогут больше дать,

      Хоть Богом посланный ты гений.

      Она колеблется, плывет

      Необозримою лавиной

      И никого не признает,

      И в том вовеки неповинна.

      Она разрушит в миг один

      И в миг один все восстановит.

      То вот она в кольце рутин,

      То вот уж Бесконечность ловит.

      Лишь Млечный Путь ей по пути,

      А мироздания иные

      Зовут распахнуто светить,

      Чтоб не кончались дни земные.

      Жизнь вознесется высоко,

      Жизнь шаг замедлит у порога…

      Она вблизи. И далеко.

      Ее неведома Дорога.

      А церковь возвестит колоколами

      Зимой боишься: лето не настанет,

      А летом, что не кончится жара.

      И вот уж ком соленый в горле стрянет,

      И днями не выходишь со двора.

      Сидишь в жилье, прикованный к экрану,

      «Пророчествам» доверившись сполна.

      Хоть в стенах, мол, я заживо завяну,

      Или, положим, буря, иль война,

      Подробностей дождусь я, фактов новых.

      И ждешь. И о еде забыл совсем,

      Такая ж обстановка у Петровых,

      У Карповых…

                    Ох, как неймется всем:

      Когда, когда конец-то белу свету?

      Коль академики твердят – тому и быть!

      Знать, в яви есть «сурьезные» приметы,

      И миру грешному недолго жить!

      А часом тем на воле, на просторе

      За так мороз румянцы раздает,

      И никакого бедствия и горя:

      Буренка на гумне сенцо жует,

      А воробьи мякину подбирают,

      А солнце улыбается – в венце!

      Как исстари снежинки вон порхают,

      Красиво оседают на крыльце.

      А было б лето… Да чего там было б,

      Оно в свой срок согреет снова нас,

      И на задворках серенькие былки

      Так зацветут, не отвести и глаз!

      А в просеках и на опушках блестки

      Стрекоз и бабочек. И муравьев-трудяг

      Отрадное кипение. И плесы

      Водою поят ключевой коняг.

      Сорви «оковы», телек – домовому

      Забрось-ка на чердак! И дуй на снег!

      Руби дрова, чтоб из души истома

      Поганая ушла! А вызрел смех!

      На лыжах до старинного кургана

      Махни, ему на маковку залезь,

      И ты увидишь восхищенно-странно

      По-новому свою деревню, лес.

      А летом (в свой черед оно причалит,

      И в том ты сомневаться не моги!)

      Ты облаков увидишь свет венчальный

      Под оберегом радуги-дуги.

      С натуры сочини о полдне песню

      Или проведай поле в колосках.

      «Эй, академик, – крикнешь, —

                                          хоть ты тресни,

      Твои все брехни не наводят страх!

      Мою ты душу сроду не замутишь,

      Могилу рыть себе я не пойду.

      Не Нобеля, по «шнобелю» получишь,

      Когда тебя в кунсткамере найду».

      А церковь возвестит колоколами,

      Что Боговы Земля и Небеса,

      На всю вселенную Его лишь Знамя,

      Его