Туман. Константин Викторович Рыбинский

чего пошлый, бессмысленный замысел!»

      Напротив тяжело опустился Чёрный. Его правый глаз заплыл, разбитые губы распухли.

      – Привет, я опоздал, прости, – он протянул руку над лакированными плахами соснового стола.

      Светлый сунул в ответ сжатый кулак:

      – Руки в рыбе. Привет.

      Чёрный пожал тонкое запястье, брезгливо покосился на пиво:

      – Сегодня нужно пить коньяк.

      Светлый отправил в рот солоней соли кусок, прожевал не спеша, с удовольствием запил горьким из запотевшей кружки.

      – После вчерашнего, пиво – в самый раз. Как самочувствие?

      – Соответственно. Нога ломит, и больно улыбаться. Но глотательный рефлекс в норме. И всё же коньяк.

      Светлый тщательно вытер руки салфеткой:

      – Коньяк, так коньяк. Я возьму, – он хотел встать, но Чёрный остановил его.

      – Не здесь.

      – Не здесь? Почему?

      Чёрный рассмеялся:

      – Всему свыше назначено своё место и время. Сегодня – не здесь. Здесь, может быть, завтра. В двух шагах отсюда – то, что надо. Идём?

      Светлый взглянул на недопитое пиво, на недоеденного леща, на Туман за окном; махнул рукой:

      – А, чёрт с ним, идём!

      Пока шли, повисло неловкое молчание. Светлый чувствовал себя не уютно, он не переносил такие моменты. Право на молчание нужно заслужить.

      – Тебе какие художники нравятся? – спросил он, нащупывая почву и наводя мосты.

      – Художники мне вообще не нравятся, – не задумываясь, ответил Чёрный. – Сплошь задаваки с комплексом непризнанного гения. Мудаки, словом. А работы… Мне нравится Левитан. Удивительный художник. Шишкин, Айвазовский – невероятно чистое, сильное письмо. Ну, Ван Гог, Дега… Да много кто. Но ты ведь для поддержания разговора спросил, так ведь?

      Светлый смутился, но запираться не стал:

      – В общем, да. Но всё равно интересно. А критерии?

      – Самый надёжный критерий: «нравится – не нравится». Это как с пищей: природа наградила нас великолепной защитой: плохо пахнет – не ешь. Мне могут долго объяснять, что хотел сказать модный автор, наблевав на холст, но я – за прямой диалог со зрителем. Если я вижу на холсте дерьмо – мне не нужны объяснения.

      – Убедительно. А критика?

      – Критика – это когда одни жулики убеждают других, что те не прогадали, купив поделку у третьих. Ну, да и хрен с ними, мы пришли, – он отворил дверь, и они оказались в гастрономе.

      – За мной, – вполголоса сказал Чёрный, делая шаг на узкую лестницу с давным-давно некрашеными обшарпанными ступенями, ведущими на террасу, которая опоясывала торговый зал под потолком. На ней располагались пожелтевшая стойка и столики, что были заведены когда-то на вокзалах и в рюмошных: для того, чтобы выпивать стоя.

      – Странно, пробормотал Светлый. – Сколько раз бывал в этом магазине, а буфета даже не замечал.

      – Я и сам оказался здесь совершенно случайно. Зашёл за хлебом, а на меня свалился с лестницы перебравший абориген.