Туман. Константин Викторович Рыбинский

сделал ещё пару шагов, убрал нож, зажёг спичку. Дрожащее пламя осветило Чёрного, скорчившегося на истоптанном, забрызганном кровью снегу. Чтобы привести его в чувство пришлось влить в горло водки из дедовской фляги с выпуклым охотником на тускло блеснувшем никеле. Чёрный закашлялся, потряс головой, застонал, сжимая её ладонями.

      – Ну, что, живой?

      – Не дождётесь! – просипел Чёрный. – А ты кто?

      – Светлый. Я был на твоей выставке.

      – Ну, уж и выставка…. Понравилось?

      – Очень. Когда ты сбежал, я пошёл за тобой, думал, уже не найду.

      – Вовремя нашёл, спасибо.

      – Обращайтесь. На вот, глотни ещё, да пойдём к фонарю, осмотрим полученные повреждения.

      – Кстати, а куда делась эта нежить?

      – Гопники-то? А я их напугал, – он помог Чёрному встать, дотащил до ближайшего фонаря. В жёлтом свете осмотрел разбитое лицо.

      – Ничего, останешься красивым. Зубы целы?

      Чёрный поводил во рту языком:

      – Вроде, да.

      – Ну, и то хорошо. На вот, утрись!

      Чёрный послушно взял пригоршню чистого пушистого снега, приложил к пылающему лицу. Снег таял, стекал между пальцев алыми каплями.

      – Ты далеко живёшь? – спросил Светлый.

      – Рядом.

      – Тогда пошли, помогу добраться.

      Минут через десять они остановились у подъезда. О дверь тёрлась рыжая кошка. Чёрный открыл ей.

      – Чаю хочешь?

      Светлый махнул рукой:

      – Да какой чай, поздно уже! Точнее рано. Устал я. Ты до квартиры дойдёшь?

      – Дойду, куда я денусь. Спасибо, что дотащил!

      – Сочтёмся ещё.

      – Ты, кстати, завтра занят?

      – Да нет, – он вдруг рассмеялся. – Ты что, на свидание меня приглашаешь?

      – Ага, – усмехнулся разбитыми губами Чёрный. – Прямиком в бар «Голубая устрица»! Как насчёт по пиву?

      – А легко! Где?

      – На площади у Ратуши есть неплохая пивная, там и встретимся.

      – Сговорились. Давай, до завтра! Удачи!

      – И тебе.

      * * *

      Наступившее утро ничем не отличалось от скучной вереницы уже прошедших. Терпкий чабрец из чашки, бутерброды, невнятное радио.

      Зимнее солнце встает поздно, нехотя, после людей. Вот и сейчас свет падал через кухонное окно не в дом, а наоборот, выхватывая из темноты ветви дерева и клубы Тумана: они медленно поднимались, опускались, ворочались. Иногда эта дышащая серость казалась одушевлённым, разумным существом, космическим пришельцем, который мягко, но настойчиво налаживает контакт с аборигенами. Но аборигены его либо не замечают, либо яростно ненавидят.

      Тонкий фарфор в руке согревал, дурманил запахом диких трав далёких лугов. Зима – время торжества муравья над стрекозой. То, что в июле сорвано обветренными руками высоко в горах, у самых облаков, высушено в печном тепле старой хибары гостеприимных егерей, прилепившейся ласточкиным гнездом к скале над обрывом – теперь отдаёт лето терпеливому, и дарит надежду, что зима – это не навсегда.

      – К