Танцы Близнецов. Пётр Таращенко

повезло! Ничего не скажешь!.. Люди черт знает откуда приехали, уж и стол заказан… К тому же надо попрощаться с Раисой. Как бы там ни было, все-таки не чужой человек. Когда-то мы с ней еще увидимся?.. А тут – «через часок»! Цейтнот! Самый натуральный цейтнот!..»

      – Да вы не нервничайте, будет вам зачет, – успокоила секретарша.

      – Простите, чистого листа бумаги не найдется?

      – А вот это правильно, повторенье – мать ученья. Что зря время терять. Пожалуйста. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, вам здесь удобно будет.

      Валдомиро сел в кресло и золоченым карандашиком в центре белого листа быстро написал: «Ввиду тяжелых обстоятельств…» – и кончик карандашика прикусил.

      «Каких именно обстоятельств? Прошлый раз у меня как-то очень кругло получилось… – не мог вспомнить он. – Семейных обстоятельств? Ах, ладно, просто обстоятельств. Будет нужно – объяснюсь».

      «…Убедительно прошу разрешить мне академический отпуск сроком на один год», – заключил Валдомиро, поставил дату и расписался. «Через часок!.. Очень он мне нужен – через часок!..»

      В приемную заглянуло длинное лицо с несколько лошадиными губами. Уловив периферическим зрением лошадиный профиль, Валдомиро стал потихоньку сползать в кресле и минимизироваться. Но было поздно.

      – А, Глонти, – сказал проректор по учебной работе и полез в дверь. – Попался, пропащая душа. Правду говорят: на ловца и зверь бежит. Давай, брат, разбираться.

      Во рту Валдомиро образовалась какая-то тревожная кислота.

      – Ты что ж это, брат, нас так безбожно подводишь? Ни слуху от тебя, ни духу.

      – Обстоятельства, – растерянно бормотал Валдомиро.

      – Знаем мы твои обстоятельства, – проректор вынул из покорных Валдомировых пальцев прошение, скользнул по нему незрячим взглядом и в левом верхнем углу размашисто черкнул: «Удовлетворить».

      – Я все прекрасно понимаю, сам был молодым, не без этого, но уж тут никаких обстоятельств быть не может: городской смотр хоровых коллективов – это тебе, брат… Так что подтянись. Авербух тобой не нахвалится, а ты третью репетицию подряд… манкируешь. Это, брат, совсем не дело. Ты хорошее отношение цени. Оно тебе в жизни ой как пригодится.

      «Эге!..» Валдомиро наконец сообразил, что к чему, и немедленно перехватил инициативу.

      – Матвей Петрович! – красиво модулируя голос, заговорил он с большим напором. – Престиж института – мое кровное дело. Восемь лет я пою в нашем хоре. Восемь лет я живу его жизнью. Вне искусства я себя не мыслю. Положитесь на меня полностью, я не подведу.

      – Добро, добро, я и не сомневался, – Матвей Петрович потрепал худенькое плечо солиста Глонти, кивнул секретарше на Валдомирово заявление и сказал: – В приказ.

      Валдомиро наступил на верхнюю ступеньку лестничного марша и застыл неподвижно. С высоты берега перед ним разворачивалась знакомая панорама: влево – бесконечная цепь пристаней, у которых теснились пароходы и пароходишки, речные трамвайчики, катера и даже старенький толкач, вправо – причалы Нового порта, и у одного из них стоял белоснежный красавец с косыми трубами,