Горькая соль войны. Сергей Синякин

время Зоя получала от Тимура письма почти ежедневно. Она убегала в свою комнату, жадно проглатывала содержимое бумажного треугольничка, потом расправляла листок, бережно проглаживала его утюгом и прикладывала к полученным раньше. Смотрела на письма и плакала, нетерпеливо мечтая о встрече и не веря в ее близкую возможность.

      Потом письма перестали приходить.

      Обида и боль поселились в душе Зои, она перечитывала письма, полученные от Тимура, и не находила в них ответа, а где-то под ложечкой сосала ее тело тоскливая пустота, требовала от Зои, чтобы та порвала все письма и забыла о своем летчике.

      В один из дней во двор вошел высокий, сутулый летчик, который хромал и опирался на палку с красивым набалдашником в виде головы льва.

      – Мне Сорокину Зою, – сказал летчик.

      – Это я, – холодея от нехороших предчувствий, сказала Зоя.

      – Я товарищ Тимура, – сказал гость. – Вы только успокойтесь, так бывает…

      Он поднял голову и посмотрел Зое в глаза.

      – Сбили его, – сказал он. – Я видел, как он падал.

      Зоя смотрела на него сухими, непонимающими глазами.

      – Он у командира полка «фоккера» снял, – сказал летчик. – Там такая мясорубка в небе была, никто даже не заметил сначала, как Тимура срубили.

      – Зайдете? – сказала Зоя. – У нас сегодня щи суточные. Мать наварила.

      – Я лучше пойду, – сутулый еще тверже оперся на палку.

      Наверное, он сейчас думал, какая Зойка бездушная, другая бы в крике зашлась, а эта стоит, слезинки не проронит. И еще на щи в дом приглашает! Может, он уже даже жалел, что пришел к ним в дом. А Зойка просто не понимала, что он ей говорит. Она вся закаменела, и душа не принимала чужих слов, как не впитывает трава утреннюю росу.

      Летчик ушел, спотыкаясь на неровностях улицы, а Зойка вернулась в дом и увидела напряженную мать, которая смотрела на нее незнакомыми глазами.

      – Я тебе говорила! – сказала слабым голосом мать. – Говорила я тебе!

      И они обнялись и заревели в голос, и плакали долго – пока сил у обеих хватало. У матери тоже были тайные причины для слез – еще месяц назад она получила похоронку на мужа и Зойкиного отца, но все не решалась показать ее дочери.

      А Зойка присела, чувствуя, как томительно сосет тело пустота под ложечкой. Она была еще глупа – семнадцати не исполнилось, а потому не понимала, что никакая это не пустота, а наоборот: в теле ее уже зародилась новая жизнь и пока еще неясными сигналами давала о себе знать. Она сидела, смотрела на плачущую мать и думала, какое это счастье, что она сохранила письма Тимура, ведь теперь выходило, что пока они будут целы, Тимур останется с ней.

      Тогда она не знала, что это уже навсегда.

      Берег левый, берег правый…

      Заградотряд стоял на переправе под Калачом.

      С правого берега, где дорога шла между двух меловых гор, шла нескончаемая колонна машин и пехоты. Налетающие немецкие самолеты вносили панику на дороге, понтонные мосты, наведенные саперами, качались на волнах, поднятых взрывами авиабомб.

      Стояла