Руины Арха 1. Олег Геннадьевич Фомин

грозно, как стражи, грибы-одиночки. На колоннах – трутовики, как этажи тарелок. Стены дали приют домикам на изогнутых, как крючья, тонких ножках, что-то вроде опят или поганок. Даже потолок в грибницах пушистых шариков.

      В воздухе плавают фиолетовые огоньки, много, как в снегопад, только не падают, каждая будто живет своей жизнью.

      Борис пересекает грибное царство широкими шагами.

      – Не задерживаемся!

      Мы с Катей спешим следом.

      – Сонные грибы, – прошептала Катя, озираясь.

      Выходим из зала, я вдруг зеваю как бегемот, перед глазами мутная пленка. Катя прикрывает ротик тылом ладони, пряча зев. Борис помотал головой, как пес после речки. Останавливаемся.

      Борис лицом ко мне, палец тычет в арку, откуда мы вынырнули, та теперь далеко, но я еще вижу танцы фиолетовых светлячков.

      – Такие места всегда пробегай. А то рухнешь спать прямо там.

      – И не проснешься, – добавила Катя.

      Перевожу взгляд на нее.

      – Ты уже с этими грибочками встречалась…

      – Питалась ими, когда кончились запасы. Подбегала к краю грибницы, задержав дыхание, срывала ближайший – и прочь.

      – А откуда знала, что съедобные?

      – Не знала. Но пришлось рискнуть, жрать было нечего.

      – Рисковать приходится каждый день, привыкай, – сказал Борис.

      – Дайте угадаю, – сказал я. – Человек дышит фиолетовыми пылинками, они усыпляют, а потом грибочки оплетают спящего нитями и высасывают соки.

      – Зачет тебе по микологии, – рассмеялся Борис.

      Вышли в зал размером с футбольное поле, его наискось пересекает речка. Берега закованы в цепи мощных плит, на каждой плите – высокая статуя женщины то ли в монашеской, то ли в жреческой робе, в руках кувшин под наклоном, из шеренги таких кувшинов в речку льется вода. Не каменная – настоящая. Вода наполняет русло, шипучие потоки разбегаются в обе стороны, исчезают за челюстями решеток в углах.

      Прячемся за одной из статуй.

      На том берегу у костра сидят трое. В лохмотьях, такие не всякий бомж наденет.

      На одном поверх лохмотьев костяные доспехи: нагрудник из ребер, черепа наплечников, наверное, рычуньи, рогатый шлем, тоже из черепа, кажись, бычьего, хотя не знаю, есть ли тут быки…

      Видимо, этот в доспехах – главный. Его зад греется на черной меховой шкуре, та устилает обломок плиты. Главарь отрывает клыками от кости жареные волокна мяса, они пышут паром.

      Двое других живо переговариваются, первый размахивает кружкой, из нее плещет пена, второй то и дело заносит дубину, темное полено крошит камни у ног.

      – Мерзы, – шепнул Борис, точно плюнул.

      К моему горлу подступил ком ярости. Губки Кати стянулись в узел.

      Выжидая удобные моменты, украдкой перебегаем от статуи к статуе, сквозь шум реки становятся слышными голоса, а когда мы скользнули за статую, что смотрит прямо на трех стервятников, начали различаться слова.

      – В прошлый раз я бы тебя перепил.

      – Если б не свалился как бревно, ха-ха!

      – Не в счет.