Бронзовый мальчик. Владислав Крапивин

Салазкина. – Забирай обратно. – Пересыпал конфеты опять в коробку. И вдруг пришло в голову: – А крышку я возьму… если можно. Ладно?

      – Конечно! – обрадовался Салазкин. Разумеется, не вернувшимся конфетам, а тому, что Даня Рафалов хоть что-то берет.

      Кинтель сказал:

      – Хороший корабль. Я его в рамку вставлю – и на стену…

      – Это «Паллада». Видишь, здесь написано…

      Внизу были буковки: "Шоколадное ассорти "Фрегат «Паллада».

      «Фрегат», – опять царапнуло Кинтеля. Но он подавил в себе неприятные мысли.

      Салазкин сел попрочнее: привалился к спинке, пятки поставил на скамью. Тоже сунул в рот конфету. Сказал доверчиво:

      – А славно получилось, что мы из одного города, правда ведь?

      Кинтель кивнул, облизываясь.

      – Ты там где живешь?

      Саня Денисов тоже облизал губы.

      – На окраине, в Старосадском поселке. Но папе обещают скоро дать новую квартиру… Мама уже вещи понемногу упаковывает, она очень предусмотрительная…

      Кинтеля вдруг дернуло за язык:

      – Это мама посоветовала тебе поделиться конфетами?

      И сразу испугался: обидится Салазкин!

      Тот не обиделся, но удивленно раскрыл глаза:

      – Нет, с чего ты взял? Я сам… Мама даже не знает, куда я пошел.

      – Значит, будет искать и волноваться, – выкрутился Кинтель из неловкого положения. – Родители, они все такие.

      – И у тебя? – с пониманием спросил Салазкин.

      Кинтель вздохнул:

      – Я, к счастью, с дедом…

      Салазкин отвел глаза. Взял еще конфету. Стал ковырять на обтянутой черным трикотажем коленке аккуратную штопку. «Мама зашила», – подумал Кинтель. И усмехнулся:

      – Но если бы я, как ты недавно, на бревна полез, он бы тоже бегал внизу и… – Кинтель чуть не сказал «кудахтал», – и нервничал.

      Салазкин кивнул, все ковыряя штопку:

      – Мама ужасно беспокойная. Стоит мне задержаться на улице, как дома паника… Но сейчас, пока она не хватилась, можно еще посидеть! – И повозился, устраиваясь поудобнее.

      Посидели, помолчали. Пасмурная Ладога все катила, катила валы, реяли чайки. Нельзя сказать, что покачивало, но иногда все же возникало ощущение непрочности. Этакий намек на невесомость.

      – Ну, право, совсем как на море, – вдруг сказал Салазкин.

      Он все-таки расковырял штопку, и светилась круглая, словно двугривенный, дырка. Из нее выглядывала похожая на бородавку выпуклая родинка. Салазкин тер ее мизинцем, предварительно облизав его. «Опять заработаешь от матери шлепка», – подумал Кинтель. А вслух сказал:

      – Я на море еще не бывал.

      – А я был два раза. И могу авторитетно утверждать, что очень похоже… – Он, видимо, сам почуял, с какой забавной солидностью у него это прозвучало, и хихикнул.

      Кинтель сказал:

      – В морских делах ты прямо академик. Занимался в каком-то кружке, да?

      – Видишь ли… это не совсем кружок… Это…

      – Санки! Салазкин! Вот ты где… Ну что за мода исчезать бесследно, как привидение… – Мама Сани